Сердитые Век двадцатый, век великий спутника, сколько в тебе скорбного и смутного! Ты и добрый век, и век-злодей, век — убийца собственных идей, век сердитых молодых людей. Молодые люди сильно сердятся. Их глаза презреньем к веку светятся. Презирают партии, правительства, церковь и философов провидчества. Презирают женщин, спят с которыми, землю с ее банками, конторами. Презирают в тягостном прозренье собственное жалкое презренье. Век двадцатый не отец им — отчим. Очень он не нравится им, очень. И броженье темное, густое в парнях ядовитых на Гудзоне, и на Тибре, Сене и на Темзе парни ходят сумрачные те же. Резкие, угрюмые, неладные — веку они вроде ни к чему. Понимаю я — чего не надо им, а чего им надо — не пойму. Что там с вами? Ищете ли правды? «Массовый психоз», — вздыхают медики. По Европе мрачно бродят парни. Мрачно бродят парни по Америке. Век двадцатый, век великий спутника, вырви их из темного и спутанного. Это дети — это не враги. Век двадцатый — слышишь, — помоги! 1958 Русская природа Как медленна ты, русская природа! Вода струится с медленностью меда. Медленные мельницы, мельницы-медленницы… Природа русская, перед тобою, вещей, как жалок я с моею спешкой вечной. Не беготней, не суетой всечасной — ты побеждаешь медленностью властной. Когда придет мой срок, не будьте грустными, со мной расстаньтесь просто, не скорбя. Я не умру! Ты, как природу русскую, природа русская, прими меня в себя! 1958 «Я жил…»
Я жил многожеланно и чуть-чуть курьезно: всё — то слишком рано или слишком поздно. Жадно в жизнь вцеплялся, душу раздроблял. Рано я влюблялся, рано разлюблял. Не поступал я подло, не поступлю и впредь, но поздно начал, поздно я людей жалеть. Сколько раз по лесам брел болотом, кочками. Сколько раз себе я сам говорил: «Все кончено…» Все кончено, все кончено… А было ли что начато? И сироты не корчил я, а начинал все начерно! Вот я стою над Волгою посереди Руси, не хилый, не надорванный — что хошь на горб грузи! Дышит влажной свежестью звездная вода. Пароходы светятся, будто города. Мне совсем не странно, что настолько звездно, и ничто не рано, и ничто не поздно! 1958 Люди – народ хороший! Я предан был другом впервые… Буран меня обвивал. Я шел по Москве и в порыве весь белый свет обвинял. Тащился домой, на Мещанку, и, чуждый в своей же семье, играл сам с собою в молчанку, проигрывал сам себе. В раздумье угрюмом, трудном о всем размышлял без любви, как будто был предан не другом, а всеми на свете людьми. Но мать моя, женщина твердая, сварила солдатский кулеш, картошки дала и творогу и просто сказала: «Ешь! Рано себя хоронишь, еще пожить не пришлось! А люди – народ хороший! Ты это, парень, брось!» И если ко мне парнишка придет с бедою своей и скажет слова поникшие о том, что не верит в людей, битый не раз, измаянный, живучий, словно трава, я повторю мамины памятные слова: «Рано себя хоронишь, еще пожить не пришлось! А люди – народ хороший! Ты это, парень, брось!» 1958 |
