«Я жаден до людей…» Я жаден до людей, и жаден все лютей. Я жаден до портных, министров и уборщиц, до слез и смеха их, величий и убожеств. Как молодой судья, свой приговор тая, подслушиваю я, подсматриваю я. И жаль, что, как на грех, никак нельзя успеть подслушать сразу всех, всех сразу подсмотреть! 1 августа 1957 «Пахнет засолами…» Пахнет засолами, пахнет молоком. Ягоды засохлые в сене молодом. Я лежу, чего-то жду каждою кровинкой, в темном небе звезду шевелю травинкой. Все забыл, все забыл, будто напахался, — с кем дружил, кого любил, над кем надсмехался. В небе звездно и черно. Ночь хорошая. Я не знаю ничего, ничегошеньки. Баловали меня, а я — как небалованный, целовали меня, а я — как нецелованный. 1 августа 1957 В тылу На Лене, Онеге, куда ни взгляни, тяжелые снеги, тяжелые дни. Шла к девкам, шла к бабам дурная тоска, звала за шлагбаум, туда, где войска. Их дроли, матани там шли на врага, а бабы метали сено в стога. Подушки кусали от женской тоски, но сено метали совсем по-мужски. Как страшная сила, толкало вперед страдание тыла грохочущий фронт… 1 августа 1957 «Играла девка на гармошке…» Играла девка на гармошке. Она была пьяна слегка, и корка черная горбушки лоснилась вся от чеснока. И безо всяческой героики, в избе устроив пир горой, мои товарищи-геологи, обнявшись, пели под гармонь. У ног студентки-практикантки сидел я около скамьи. Сквозь ее пальцы протекали с шуршаньем волосы мои. Я вроде пил, и вроде не пил, и вроде думал про свое, и для нее любимым не был, и был любимым для нее. Играла девка на гармошке, о жизни пела кочевой, и шлепали ее галошки, прихваченные бечевой. Была в гармошке одинокость, тоской обугленные дни и беспредельная далекость, плетни, деревья и огни. Играла девка, пела девка, и потихоньку до утра по-бабьи плакала студентка — ее ученая сестра. 1 августа 1957 «Была тайга темным-темна…»
Была тайга темным-темна. Побеги елок я глодал и мертвых комаров тела с водой болотною глотал. Шатаясь, вышел я к реке и, на жнивье упав сухое, обрывок потный сжал в руке кобылой пахнущей супони. Я был еще живым-живой, но уходил из тела голос, и над моею головой стоял высокий черный колос, и, глядя в черный небосклон печально и потерянно, слегка покачивался он, как маленькое дерево. Луна качалась, искривясь, и, всеми звездами кренясь, покачивался космос, наколотый на колос… 2 августа 1957 Лед Я тебя различаю с трудом. Что вокруг натворила вода! Мы стоим, разделенные льдом. Мы по разные стороны льда. Похудели дома и леса. Клен качается бледный, худой. Севши на воду, голоса тихо движутся вместе с водой. Льдины стонут и тонут в борьбе, и, как льдинка вдали, ты тонка, и обломок тропинки к тебе по теченью уносит река… 2 августа 1957 Одному критику Он важно поучает молодых, со слабыми надменен и морозен. Перед неправой силою – он тих. Перед неправой слабостью – он грозен. И трус, и в то же время до сих пор жестокой занимается расправой. Неправой силе надо дать отпор и только после – слабости неправой. 2 августа 1957 Земляника Вот снова роща в черных ямах, и взрывы душу леденят, и просит ягод, просит ягод в крови лежащий лейтенант. И я, парнишка невеликий, в траве проползав дотемна, несу пилотку земляники, а земляника не нужна. Побрел я, маленький, усталый, до удивленья невысок, и ночью дымной, ночью алой пристал к бредущим на восток. Угрюмой местностью болотной мы шли без карты, кое-как, и летчик брел бессамолетный, и в руку раненный моряк. Кричали дети, ржали кони. Тоской и мужеством объят, на белой-белой колокольне на всю Россию бил набат. Мы шли, калика за каликой, самим себе поводыри, и долго пахла земляникой пилотка, алая внутри… 8 августа 1957–1995 |
