В церкви кошуэты[1] Не умещаясь в жестких догмах, передо мной вознесена в неблагонравных, неудобных святых и ангелах стена. Но понимаю, пряча робость, я, неразбуженный дикарь, не часть огромной церкви – роспись, а церковь – росписи деталь. Рука Ладо Гудиашвили изобразила на стене людей, которые грешили, а не витали в вышине. Он не хулитель, не насмешник. Он сам такой же теркой терт. Он то ли Бог, и то ли грешник, и то ли ангел, то ли черт! И мы, художники, поэты, творцы подспудных перемен, как эту церковь Кошуэты, размалевали столько стен! Мы, лицедеи-богомазы, дурили головы господ. Мы ухитрялись брать заказы, а делать все наоборот. И как собой ни рисковали, как ни страдали от врагов, богов людьми мы рисовали и в людях видели богов! 22 сентября 1957, Тбилиси Фонтанчик для питья
Тбилисской улицы дитя — фонтанчик для питья! Июльский зной все прибывает, а он, пуская пузырьки, струею к нёбу прибивает ртов пересохших языки. Чтобы воды его напиться, покуда жарко, без конца мудрец сменяет здесь тупицу и вновь тупица — мудреца. Здесь пьет бездарность, важно стоя, а после, через полчаса, над этой самой же струею склонятся гения глаза… О, улиц пестрая базарность, тебе быть цельной не дано! Но кто талант и кто бездарность, струе фонтана все равно! Бросая зыбкий отсвет стенам, журчит в неведенье блаженном тбилисской улицы дитя — фонтанчик для питья! 23 сентября 1957, Тбилиси Хашная Когда в Тбилиси гостем будешь и много выпить не забудешь, вставай часов примерно в шесть — ты должен хаши утром съесть! В тбилисской хашной, душной хашной, гортанный говор горожан, а надо всем – буфетчик важный, лиловый, словно баклажан. Ни огурца и ни селедки, — тут против правил не греши! Возьми с простой головкой водки и в хаши хлеба накроши. И – в руку ложку! Ешь на совесть! Во всем тбилисцем истым будь. Да не забудь чесночный соус и соли тоже не забудь. Себя здесь голодом не морят, прицокивают языком. Мужчины пьют, мужчины спорят, мужчины пахнут чесноком. Редиска, блюдца с виноградом, картин дешевенький багет. Пьет спекулянт, и тут же рядом с ним пьет угрозыска агент. И на рубашке у кого-то, усевшегося в уголке, мерцает родственника фото на черном траурном кружке. Все то, что пилит, возит, строит, метет все улицы окрест, ботинки шьет, канавы роет, — все это утром хаши ест! И в остро пахнущем тумане у закопченного стола глядит подсевший Пиросмани сквозь пар от хаши из угла. 23 сентября 1957, Тбилиси Коровы Все в чулках речного ила — помню – тихо шли стада, а когда все это было — не могу сказать когда. Масти черной, масти пегой шли коровы под горой… Год был вроде сорок первый или год сорок второй. Не к врачам, не для поправки, все в репейнике, в пыли, их к вагонам для отправки молча школьники вели. И со всеми я, усталый, замыкающий ряды, шел в буденовке линялой с темным следом от звезды… Ах, коровы, ах, коровы! Как вносили вы в луга, словно царские короны, ваши белые рога! Вы тихонечко мычали, грустно терлись о кусты или попросту молчали и роняли с губ цветы… А теперь – коров к вагонам подводили, и бойцы с видом – помню – чуть смущенным с них снимали бубенцы. Рядом пили, рядом пели, но открылся путь вдали, и вагоны заскрипели, заскрипели и пошли. И какой-то оробелый с человеческим лицом в дверь смотрел теленок белый рядом с худеньким бойцом. Он глядел, припав к шинели, на поля и на леса, а глаза его синели, как Есенина глаза… 12 ноября 1957 вернутьсяРоспись церкви Кошуэты начата была Ладо Гудиашвили по заказу духовенства; осталась незаконченной из-за протеста заказчиков, возмущенных его манерой изображения святых. |
