— Ты ещё предложи уличить его в супружеской измене и на этом основании заставить согласиться на развод! — сердито фыркнула Ольга.

— А, ты намекаешь на ту карикатуру, засмеялся Кутайсов. — Знала бы ты, сколько неприятностей я мог из-за неё иметь с нашей целомудренной цензурой!

В последнем номере «Сатирикона» была напечатана его карикатура, на которой изображалась семейная сцена — жена, застав мужа в объятиях молодой няньки, гневно вопрошала: «Мы взяли эту девушку, чтобы она нянчилась с нашим ребёнком или с твоим сладострастием?» В первоначальном варианте вместо «сладострастия» стояло совсем иное слово, однако главный редактор заявил Кутайсову, что не желает закрытия журнала «по причине оскорбления общественной нравственности».

— Ни на что я не намекаю! — по-настоящему разозлилась Ольга. — Неужели ты не в состоянии предложить ничего толкового? Если уж тебе удалось спасти эту кривляку фрейлину от приставаний самого Распутина, то неужели ты не сможешь избавить меня от мужа?

— Нет, разумеется, я что-нибудь придумаю. Мне же и самому хочется сделать тебя свободной.

И Кутайсов действительно задумал» я, но не над тем, как избавиться от Семёна, а о том, какое будущее может иметь его роман с Ольгой. Да, она чертовски красива, самоуверенна, остроумна, и, казалось бы, именно такую женщину можно считать совершенством, однако эти её качества и являлись главным препятствием для решительного шага. Увы — и уж в этом-то Сергей Алексеевич не мог не признаться самому себе, — но по жизни его больше устраивали другие, гораздо более скромные женщины. Пусть они не столь красивы или умны, но зато как внимательно слушают его разглагольствования, как искренне восхищаются «лёгкостью пера», как весело смеются над непритязательными остротами. С ними он чувствует себя абсолютно свободно — как султан в собственном гареме, — зато с Ольгой приходится постоянно себя контролировать, иначе его ждёт сердитое фырканье или весьма ехидное замечание.

Странное дело, — но именно потому, что они оба являются весьма неординарными личностями, им так непросто находиться вместе. Это как если бы в замкнутое помещение внесли сразу два слишком ярких светильника, после чего там стало бы трудно находиться — и глаза бы слезились, и голова болела. Сама Ольга вполне успешно уживается с таким ничтожеством, как её муж, зато с ним, Сергеем, дерзка, холодна и надменна, словно бы постоянно боится уронить своё достоинство. Порой он настолько уставал от непрерывной борьбы самолюбий, что после свиданий с ней бежал в публичный дом, дабы «отдохнуть душой» в обще» те самых вульгарных проституток, лишь недавно приехавших из провинции и потому сохранивших столь умиляющую и вселяющую глупость и непосредственность. Насколько же спокойнее и вольготнее он себя с ними чувствовал!

Кстати, и с той же фрейлиной, которую он буквально вырвал из жадных объятий Ефимыча в тот момент, когда беспомощный Винокуров корчился на полу от боли, Кутайсов как-то сразу почувствовал себя легко и свободно. Особенно если вспомнить тот благодарный взгляд, которым она наградила его напоследок, когда уже садилась в карету. Пожалуй, надо будет встретиться с Денисом Васильевичем и узнать, зачем же они всё-таки приходили к Распутину?

Чёрт возьми, но почему же так приятно иметь дело с благодарными или зависящими от тебя женщинами и так тяжело с гордыми красавицами, достойными если не трона, то благородного титула? Вот, интересно, а сама-то она о чём думает, — и он осторожно покосился на задумчивую Ольгу.

Разумеется, благодаря хорошо развитой женской интуиции она не могла не чувствовать всей ненадёжности их отношений, поэтому порой даже жалела о своей слабости, заставившей её уступить и мгновенно создавшей столько проблем. Сергей слишком избалован, легкомыслен, непостоянен... Да, сейчас он её любит, но делает это отнюдь не так, как Сенька. Муж любил её с придыханием и обожанием, чуть ли не как богиню, а журналист — словно красивую и нарядную куклу из магазина парижских мод мадам Дюклэ, которую так приятно выводить в свет, чтобы похвастаться перед своими приятелями и знакомыми. А ведь для совместной жизни он наверняка предпочёл бы какую-нибудь серую мышку, вроде той же фрейлины, к которой она заранее испытывает самую тяжёлую ненависть.

Как, однако, трудно быть красивой и самоуверенной и насколько же проще робкой и застенчивой. Недаром же к этой Васильчиковой так льнут мужчины, вон и Денис Васильевич туда же. Нет, Кутайсов нужен ей лишь как ступенька к её будущим успехам у тех мужчин, которые не станут тяготиться её самоуверенностью хотя бы ввиду своего знатного происхождения. И эта ступенька нужна ей именно сейчас и в первую очередь для того, чтобы перешагнуть через чертовски надоевшего и изрядно мешавшего Сеньку. Кроме всего прочего, муж мог быть опасен — кто знает, что ещё взбредёт ему в голову под влиянием ревности? Слишком свежа была память в обществе о недавнем громком убийстве.

Это произошло в пять часов утра в знаменитом московском ресторане «Яръ». Некий господин Прасолов подошёл к одному из столиков и устроил скандал. За этим столиком в обществе весьма почтенных господ сидела его бывшая жена, с которой они развелись восемь месяцев назад. Прасолов требовал, чтобы она немедленно покинула ресторан, поскольку он, дескать, «не желает, чтобы она была в таком месте и в такое время». Разумеется, молодая женщина и не подумала исполнять его нелепые требования, и тогда он извлёк револьвер и шесть раз подряд выстрелил в неё.

Однако самое чудовищное состояло в том, что присяжные заседатели его полностью оправдали, поскольку им всем очень понравилось эффектное изречение Гёте, приведённое адвокатом Прасолова: «Я не знаю ни одного ужасного убийства, которое бы не мог совершить сам». Гражданский истец подал апелляцию, потребовав перенести слушание дела в другой судебный округ, поскольку «московское общество пало так низко, что уже не отдаёт себе отчёта в цене человеческой жизни». Апелляция была удовлетворена, и слушание дела возобновилось в одном из провинциальных городов на северо-востоке России. Новый процесс продолжался почти месяц и закончился повторным оправданием Прасолова, из чего можно было сделать вывод, что «низко пало» не одно только московское общество, но и по всей стране творится что-то неладное.

— Ну вот, наконец-то. — И Кутайсов хлопнул себя ладонью по лбу, прервав её пугающие размышления.

— Что такое?

— Кажется, я кое-что придумал... Ей-богу, это должно забавно получиться.

— А именно?

— Нет, моя красавица. — И он вновь, с гораздо большей настойчивостью обнял её плечи, — только не сейчас. Зря мы, что ли, принимали столько предосторожностей, чтобы проводить время за бесконечными разговорами о будущем? Умоляю, перестань хмуриться и позволь же, наконец...

— Ну, чёрт с тобой, но только один раз!

— Что-то ты мне сегодня стихов не читал, — иронично заметила Ольга полтора часа спустя, когда они уже спускались по парадной лестнице.

— Забыл, — виновато пожал плечами любовник, — к тому же при всём изобилии современных авторов найти хорошие стихи не так-то просто. Талант всё активнее забивается плодовитостью и нахрапистостью.

— Этого тебе тоже не занимать.

— Оставляю ваше ехидное замечание, миледи, без ответа, зато могу поделиться любопытным наблюдением. Знаешь, в чём истинное отличие хороших поэтов от плохих? Если плохие поэты воспевают изящные ножки и томные глазки, а по жизни предпочитают толстые задницы и арбузные груди, то хорошие поэты несравненно более искренни.

— В таком случае из тебя получился бы очень плохой поэт! — столь холодно заявила Ольга, что Кутайсов удивлённо покачал головой, но ничего не ответил.

На выходе из парадного они столкнулись с высоким и смуглым мужчиной средних лет, который держал под руку изящную и худощавую молодую женщину в тонких золотистых очках. Обе пары обменялись любопытными взглядами и разошлись в разные стороны — причём каждая из них уносила с собой урождавшуюся интригу, о которой будет непременно рассказано в дальнейшем.