— Помните, я говорила вам о том, что моя тётка обратилась за помощью к Распутину?

— Конечно, помню.

— И он ей действительно помог… Во всяком случае, она мне так сказала.

— И что дальше?

— По словам тётки, Распутин написал для неё записку к барону Будбергу, в которой попросил его срочно решить её дело, однако в руки ей эту записку не отдал, потребовав, чтобы за ней приехала племянница, то есть я. Пожалуйста, Денис Васильевич, поедемте к нему вместе!

И Елизавета умоляюще взглянула на Винокурова.

Разумеется, ему ничего не оставалось делать, как утвердительно кивнуть, хотя от одной мысли о визите к «святому чёрту», про чьи гнусные похождения ходили легенды по всему Петербургу, Денису Васильевичу стало не по себе.

Жилище Распутина представляло собой настоящий вертеп, кутёж, не прекращался ни днём, ни ночью. Сквозь постоянно зашторенные окна на улицу доносился странный гул, в котором самым причудливым образом сливались застольные речи и молитвенные песнопения, гитарный перезвон и топот пляски, женский визг и пьяное мужское бормотание. У подъезда неизменно стояли дорогие автомобили, роскошные кареты и простые извозчичьи пролётки, причём за самыми богатыми посетителями лакеи обычно несли «дары Григорию Ефимовичу» — ящики с винами и корзины с деликатесами.

Казалось, что смысл жизни человека, избравшего своим ремеслом поучение жизни других и даже бравшегося управлять государственными делами, состоял в выпивке, закуске и ничем не сдерживаемом разврате. И это происходило именно в той стране, где святыми почитались иноки-аскеты, начиная от Сергия Радонежского и кончая Иоанном Кронштадским!

Кто только не побывал у Распутина со своими делами, предложениями и просьбами: министры и биржевые маклеры, адвокаты и купцы, княгини и проститутки, репортёры и авантюристы — и вот теперь этой участи не избежит и скромный профессор психиатрии.

Получив его согласие, обрадованная фрейлина немедленно отдала приказание своему кучеру, и карета двинулась на Английскую набережную. Сначала они оба напряжённо молчали, а затем Елизавета взглянула на своего спутника и с лукавой улыбкой попросила прощения.

— За что? — удивился Денис Васильевич, погруженный в самые неприятные предчувствия.

— За свою прошлую выходку. Ну вы же понимаете, что я имею в виду.

Винокуров вспомнил про столь взволновавший его эпизод, когда Елизавета чуть было не вынудила его поцеловать её ножку, и смущённо пожал плечами.

— Нет, в самом деле, — продолжала фрейлина, внимательно глядя на него, — даже не знаю, что мне тогда взбрело в голову. Наверное, я возомнила себя одной из роковых героинь Достоевского — например, Настасьей Филипповной или Грушенькой из «Братьев Карамазовых», вот и захотелось поиграть с вами в такие же игры.

— Не вижу в вашем поступке ничего дурного, — пробормотал Денис Васильевич, лишь бы что-то сказать Действительно, кому же ещё и играть с мужчинами, как не очаровательным девицам? И кому же ещё мужчины любого возраста охотно позволят ставить над собой самые сумасбродные эксперименты!

— В самом деле? — неожиданно обрадовалась Елизавета. — В таком случае, скажите, кого из героинь Достоевского я вам больше всего напоминаю?

Винокуров призадумался, но ему вдруг пришла в голову совершенно иная мысль. Когда он пребывал в счастливом возрасте своей юной спутницы, то лично присутствовал на похоронах великого писателя, которого в его последний путь провожал весь Петербург. Более того, именно там, в процессии, идущей по Невскому в сторону Александро-Невской лавры, ему и посчастливилось познакомиться со своей первой любовью — Надеждой Симоновой. И вот теперь, спустя тридцать два года, он пытается ухаживать за девушкой, которой в те времена не только не было на свете, но, скорее всего, её родители даже не были ещё знакомы!

— Что же вы молчите? — нетерпеливо поинтересовалась фрейлина. — Или вам не нравятся романы Фёдора Михайловича? А я так просто обожаю «Идиота».

— По-моему, весьма странный роман, — нехотя отвечал Денис Васильевич.

— Странный, вы сказали? Чем же это?

— Тем, что там есть невероятно гениальные сцены и при этом чудовищно много элементарной халтуры. Эпизод с Натальей Филипповной, бросающей в огонь полученные от Рогожина деньги, я считаю самой эффектной сценой всей русской литературы. А уж про абсолютно фантасмагоричный разговор Рогожина и Мышкина у её трупа, я вообще не говорю такое мог создать только болезненный гений Достоевского, и ничего подобного в мировой литературе просто нет. Но при этом вторая и третья части откровенно провальные действия там почти нет, если не считать пустяковых ширю и пустопорожних разговоров, зато много совершенно откровенной графоманщины, вроде многословных статей Ипполита и Келлера...

— Простите, но я вас не понимаю. Разве бывает гениальная халтура?

— Нет, разумеется, халтура не может быть гениальной, но любой гений способен опуститься до халтуры. Да взять того же Россини, который писал так торопливо, что порой ленился сочинять что-то новое и просто переносил целые куски из одних своих опер в другие. Я не могу слушать «Севильского цирюльника», поскольку там помимо прекрасных мелодий есть множество ужасно занудных речитативов, произносимых под жалкое треньканье одного-двух аккордов... Кажется, мы приехали.

Действительно, карета остановилась на набережной. Денис Васильевич помог своей спутнице выйти, после чего Елизавета, заметно волнуясь, взяла его под руку. Они вошли в дом и поднялись в квартиру Распутина.

Винокуров уже заранее бесился от мысли, что при том наплыве посетителей, о котором он был немало наслышан, им предстоит покорно и неизвестно сколь долго дожидаться аудиенции у этого вечно пьяного проходимца с нечёсаной бородой, сальными от постоянного приглаживания грязными руками космами и хитровато-безумными глазами. Однако он ошибся — никаких особо важных посетителей в тот день не было, поэтому их встретила лишь толпа домочадцев «святого чёрта», состоявшая главным образом из женщин в возрасте от двадцати до пятидесяти лет. Это был тот самый гарем истеричек самого разного социального происхождения, который яростно молился не столько самому «старцу», сколько его неистощимой похоти.

Стоило одной из этих женщин по имени Муня узнать о том, что пришла племянница Новосильцевой, как их тут же проводили к Распутину. Тот сидел за самоваром в большой просторной столовой. Угол комнаты занимал массивный буфет, на котором стоял бронзовый подсвечник со стеклянной лампой, а в центре высился огромный стол, беспорядочно заставленный корзинами с цветами, бутылками вина, банками с мармеладом и тарелками с жареной рыбой — последнюю Распутин просто обожал.

Компанию ему составляли три женщины и один немолодой и невзрачный мужчина средних лет и явно семите кой наружности — бывший огранщик бриллиантов Симанович, ныне числившийся в личных секретарях «старца». Несколько лет назад, во время русско-японской войны, он всего за год ухитрился сколотить себе немалое состояние, проделав это весьма нехитрым образом. Досконально изучив приёмы шулерской игры и набив целый чемодан игральными картами, Симанович приехал в Маньчжурию и прямо там, в районе боевых действий, организовал передвижной игорный дом для скучающих офицеров. В дальнейшем он тоже не брезговал тёмными делишками, так что если бы не личное покровительство «старца», публично называвшего его «лучшим из евреев», полиция бы уже давно выслала шулера и ювелира Симановича из Санкт-Петербурга. Два необразованных, но хитрых проходимца явно нашли друг друга.

Своим необычным поведением Распутин поразил Дениса Васильевича в первые же мгновения. Едва заметив Винокурова, он поспешно поставил чайное блюдце на стол и с громким криком: «Изыди, окаянный, и демона за собой оставь!» — размашисто перекрестил пришельца.

Денис Васильевич слишком хорошо помнил о знаменитом прорицании Распутина двухлетней давности — тогда, в Киеве, во время открытия памятника Александру II, «старец» стоял в толпе вдоль пути следования императорского кортежа, и когда мимо него проезжала пролётка со Столыпиным, впал в экстаз и принялся бормотать: «Смерть, смерть за Петром едет!» Спустя два дня глава правительства был убит.