— Охотно верю, — пробормотал Денис Васильевич, — тем более, что в молодости я знавал немало истовых христиан, которым их пылкая вера отнюдь не мешала стрелять из револьверов или бросать бомбы в людей...

— Увы, всё это было, — понял намёк Карамазов, даже не подумав обижаться. — Зато теперь я занят тем, что собираю для библиотеки нашей штаб-квартиры, которая находится в индийском городе Адьяре, научные, философские и религиозные материалы о необычных явлениях человеческой психики, которые не объяснимы никаким иным способом, кроме как обращением к теософии. А знаете, почему буддисты являются более справедливыми и нравственными, нежели христиане? Последним обещано, что если они будут верить в кровь Христа, пролитую им во искупление грехов всего человечества, то это загладит всякую вину и любой смертный грех. Подобная вера пассивна и ничего не требует от своего носителя, однако безделье, как известно, развращает!

Буддисты же категорически не верят в искупление чужой вины или возможность прощения самого малейшего греха Вселенским Божеством, представителем которого для них является карма. Эта сила не может ошибаться, поскольку не знает ни гнева, ни милости — ничего, кроме абсолютной справедливости. Более того, карма — это не Божественное Провидение, поэтому она ничего не предначертывает. Сам человек создаёт причины, а кармический закон лишь подбирает для них следствия. Именно это и есть всемирная гармония, вечно стремящаяся восстановить первоначальное состояние, подобно сильно натянутому луку, который стремится вернуть согнувшую его силу.

— Мне кажется, что подобное учение разрешает одну из самых сложных богословских проблем — как примирить свободу человеческой воли с божественным всеведением...

— Рад, что вы меня понимаете. Однако, Денис Васильевич, мне было так приятно беседовать с умным человеком, что я вновь увлёкся теоретическими вопросами, хотя собирался поговорить с вами совсем о других вещах.

Винокуров понял, что, как и в предыдущем разговоре, же всё это была лишь прелюдия и только сейчас собеседник заговорит о самом главном.

— Я слушаю вас, Алексей Фёдорович, — как можно серьёзнее сказал он.

— Вы, несомненно, уже знаете о взрыве кареты на Миллионной улице и неудачной засаде, устроенной полицией на террориста, который подозревался в организации этого взрыва?

— Разумеется.

— А вам известно имя этого человека?

— Мне известно не только его имя, — невесело усмехнулся Винокуров, — но я даже знаю, как он выглядит и, что ещё менее приятно, как выглядит его револьвер, который он постоянно носит с собой.

— Я полагаю, что мы оба говорим о Георгии Всеволодовиче Мореве?

— Именно так, признаюсь честно, Алексей Фёдорович, но я совершению не удивлён тому, что вы с ним знакомы, поскольку — вы уж меня простите! — между всеми бомбистами есть нечто общее, что притягивает их друг к другу. Я даже полагаю, что ваше знакомство с ним основано не на Теософском обществе, а на совсем иных организациях.

Карамазов остановился и пристально посмотрел на Дениса Васильевича.

— Что такое? — Винокуров не понял его взгляда. — Я вас всё-таки обидел?

— Дело не в этом... Поскольку я покидаю Россию, а вы остаётесь здесь, мне бы хотелось подробнее рассказать вам об этом человеке.

— Я, разумеется, готов вас выслушать, но без всяких условий, вроде обещания не передавать ваш рассказ полиции.

— О нет, этого вовсе не потребуется, — покачал головой Карамазов, снова двинувшись вдоль набережной, — тем более что дело это давнее и у меня нет никаких доказательств. Всё произошло ещё в конце прошлого века, спустя полгода после вашего отъезда из России. Вы, вероятно, помните, что я пришёл на вокзал, чтоб незаметно проследить за вашим отъездом... вашим и Оксаны Владимировны?

— Помню, — сухо кивнул Денис Васильевич. Да и как можно было забыть эту сцену, когда испуганная Оксана указала на прятавшегося в толпе Карамазова, а Гурский бросился его ловить? Сам Винокуров окончательно успокоился лишь тогда, когда между ними и Петербургом пролегло немало вёрст.

— Однако вам вряд ли известно, что три года спустя я тоже приехал в Швейцарию, — продолжал Карамазов.

— Зачем? — теперь уже остановился Денис Васильевич. Остановился, чтобы строго и требовательно взглянуть в глаза собеседнику. — Неужели вы по-прежнему хотели убить меня и вернуть себе Оксану?

— Не уверен, но, вероятнее всего, да...

— И что же вам помешало на этот раз?

— То самое событие, о котором я хочу рассказать. Приехав в Швейцарию, я без труда нашёл ваш пансион на берегу Женевского озера и начал за вами следить. Несколько раз я видел, как вы с Оксаной Владимировной ходили на прогулки в горы и при этом выглядели такими весёлыми, умиротворёнными, счастливыми, что у меня сжималось сердце. Я не знал, что делать, не понимал самого себя... Самым простым решением было бы отправиться в какое-нибудь далёкое путешествие, однако в тот момент я не мог заставить себя отказаться от мысли никогда больше не видеть Оксану. Времени у меня было много, поэтому я сошёлся с русскими политэмигрантами, которые жили по соседству с вами. Среди них были Морев и небезызвестный Ульянов, ныне ставший одним из главных вождей большевиков. Принимая участие в их политических дебатах, я хоть немного забывал о своей душевной тоске... Оба они отличались вспыльчивостью и нетерпимостью к чужому мнению, но при этом Морев был заметно сильнее физически — и сейчас вы поймёте, к чему я это говорю.

Однажды пси наша компания отправились на прогулку в горы, и так получилось, что мы трое — Ульянов, Морев и я — отстали от остальных товарищей. Ульянов и Морев шли впереди, ведя яростный спор о статье какого-то Мартынова, которой я не читал, а потому и не мог участвовать и в разговоре. Ульянов всячески над ней издевался, говоря, что «сам Бог послал мне этого дурака, чтобы я смог на его примере высказать свою точку зрения. Я просто предвкушаю удовольствие "скушать” этого болвана»[5]. Помнится, он так и сказал «скушать».

Морев активно возражал, уверяя, что Мартынов далеко не так глуп, а вот его собеседник нисколько не ценит творческих исканий других людей и не уважает чужих убеждений, поскольку умерен в своей теоретической безгрешности, хотя на самом-то деле понимает марксизм очень однобоко.

Ульянов действительно считал, что только он и согласные с ним товарищи по партии являются истинными марксистами, в то время как все остальные лишь идут на поводу у буржуазии или занимаются ревизионизмом. Естественно, что подобное заявление привело его в бешенство и он обвинил Морева в непонимании основ учения Маркса и даже съязвил: «Вам, товарищ, лучше романы писать, чем вести теоретические диспуты о предмете, которым вы совершенно не владеете».

Как назло, я слегка подвернул ногу, а потому стал прихрамывать и отставать. Однако они были настолько увлечены своей яростной перепалкой, что ушли вперёд, даже не заметив моего отсутствия. Мы двигались по извилистой тропинке, спускаясь с горы вниз, и в какой-то момент я потерял их из виду, зато отчётливо слышал громкие, возбуждённые голоса. И вдруг всё разом стихло. Опасаясь, что произошло нечто непредвиденное, я поспешно заковылял вперёд и, едва обогнув скалу, увидел совершенно дикое зрелище.

Морев держал Ульянова за горло и яростно тряс с такою силой, что тот побагровел и начал задыхаться.

«Откажись от своих слов, мерзавец, или я немедленно сброшу тебя вниз!» — сквозь зубы повторял он, явно не соображая того, что бесполезно требовать от противника каких-либо признаний, сдавливая ему при этом горло.

Я не успел ничего сделать, когда с другой стороны тропинки появилась молодая женщина, которая сразу же обрушилась на Морева, схватила его за руки и закричала: «Оставьте же его, сумасшедший!»

Я был так потрясён, узнав в этой женщине Оксану, что бросился назад и спрятался за скалу. Неистовое волнение в тот момент заставило меня совершенно забыть о судьбе Ульянова. И то, что тогда он остался жив, — целиком заслуга вашей отважной жены, Денис Васильевич.