Пришёл Лофф, пощупал пульс царя, коротко произнёс:

   — Духовника!

Вскоре у постели царя появились архимандрит Чудова монастыря Иона, митрополит и несколько менее важных духовных особ.

Царевич Фёдор заплакал навзрыд, как ребёнок, прислонясь к плечу Ирины. Она прошептала едва слышно:

   — О, Господи помилуй!

   — Всё в воле Господа! — отстранение и безучастно произнёс Борис Годунов.

Эти слова и сам тон их словно пробудили царицу Марью, которая стояла у изголовья царя в оцепенении и не отрывала взгляда от его лица.

   — Не покидай нас, родимый, — заплакала она. — На кого ты оставляешь Митю, голубчика нашего ненаглядного, херувимчика...

   — Не вой, Марья! — резко оборвал её плач Григорий Годунов.

Между тем над умирающим совершили обряд пострижения. Иоанн в новом святом житии получил имя Ионы.

Последние слова святого напутствия, едва ли слышанные Иоанном, были и последней связью его с жизнью.

Теперь, когда всякий мог безбоязненно вглядеться в черты царя, многих поразило, сколь безобразным стало его лицо, казавшееся прежде пригожим. Рот ввалился, над ним крючком навис нос, точно у хищной птицы. Многие поспешно отводили глаза, будто опасались, что царь может ожить.

Среди духовенства было заметно непривычное оживление. Отовсюду стекались в Кремль митрополиты, епископы и прочие духовные особы. Им предстояло первыми на Святом Писании принести присягу новому царю и целовать крест, давая тем клятву верности.

Борис Годунов в сопровождении своих приближённых и родных, выйдя на Красное крыльцо, объявил собравшимся:

   — Царь Иоанн скончался!

На лицах людей были недоверие и страх. Грозный-царь и мёртвый был им страшен.

Годунов повторил:

   — Царь скончался, приняв иноческий образ.

Трудно было привыкнуть к мысли, что начнётся новая жизнь. Люди внимательно вглядывались в лица тех, кто ныне был с Борисом Годуновым. Многих не видели ранее. Вот Годунов позвал начальника стражи и велел зорко охранять ворота дворца, держать наготове оружие и зажечь факелы. Дворцовому воеводе он приказал закрыть ворота Кремля и хорошо охранять их.

Можно было заметить, что с одними Борис был холоден и строг, с другими любезен, особенно с иноземцами. Когда к нему подошёл торговый агент Горсей, глава московской конторы «Русского общества английских купцов», Годунов обошёлся с ним ласково, попросил передать послу Боусу, что отдано распоряжение о дополнительной охране английского подворья, а самому Горсею заметил: «Будь верен мне и никого не бойся. Ты услышишь многое. Но верь только тому, что я скажу тебе».

Вскоре Горсея поразило, однако, странное поведение с ним правителя Годунова. Он перестал вдруг оказывать ему внимание, через подчинённых предъявил необоснованные обвинения в сношениях с польским королём, в том, что Горсей вывез из страны большие сокровища.

Чем, как не насмешкой, звучали слова Годунова, которые он шепнул английскому негоцианту, что ни один волос не упадёт с его головы!

Вспоминая впоследствии эти дни, иноземцы говорили, что их очень удивило быстрое и полное обновление и аппарата управления, и прислуги. Будто это была совсем другая страна. Но многие из них были в тревоге и не знали, что лучше: страх перед жестоким царём или наступление безвластия, неопределённости и опасения — не стало бы хуже.

С этими мыслями провожали царя в последний путь. Похороны были пышными, при великом стечении народа. Люди крестились: одни — церковного обычая ради, другие — от страха, чтобы царь не воскрес тайным колдовством. Иначе зачем было ставить крепкую охрану возле его могилы? Сыну его Ивану никакой охраны не ставили, хотя похороны тоже были пышными.

Но и те, что опасались колдовства, не были склонны исполнять последние повеления покойного царя. Страх перед силой и неуёмная дерзость всегда уживались в народе русском, и многие думали: «Эх, была не была... Мёртвая собака не кусается».

Со смертью Грозного окончилось так много, но от прежнего царствования осталось ещё больше, чтоб продолжиться с новой силой. И дурного осталось больше, чем хорошего. Недаром в народе говорят: «Всякое лихо споро, не минёт скоро». Ещё Фёдор не был увенчан царским венцом, но уже утверждали, что за него станет править Годунов, ибо он и ранее знал все предназначения царя. Находились скептики, которые говорили, что на Руси не было ещё случая, чтобы татарин ведал державными делами. Но и они скоро смолкли, видя, как властно распоряжается делами Борис. А где остальные ближники Иоанна? Где Богдан Бельский? Где Никита Романович? И многие думали, что Годунов не захочет иметь соперников.

Фёдор венчался на царство 31 мая 1584 года. Был он слабоумен, безволен и недеятелен. Главное его занятие — церковная служба, богомолье, любимая забава — бой людей с медведями, смешные выходки шутов и карликов. Челобитчиков слушать не любил, отсылал к Борису Годунову.

Удивительно ли, что всё правление державой перешло в руки царского шурина, и случилось это ещё до венчания Фёдора. Чтобы взять власть в свои руки, Годунов спровоцировал смуту и сам же её подавил. Был пущен слух, что Нагие хотят видеть на престоле царевича Димитрия, хотя он был ещё младенцем. Нагие были схвачены и вместе с бывшей царицей и её сыном — царевичем Димитрием — сосланы в Углич. В Москве начались допросы, пытки. Многих бояр, которых Годунов считал своими противниками, он отправил в ссылку, разорил их имения либо отписал в казну. В числе опальных был и родственник Никиты Романовича — казначей Головин.

Труднее Годунову было справиться с могущественным и богатым Богданом Бельским, которого, кстати, он все эти годы ласкал как своего друга. Поэтому и понадобилось Годунову все его хитроумие и коварство, чтобы выдвинуть против Богдана убедительные «улики», правдоподобные даже в глазах иностранцев. Был распространён слух, что Бельский ищет смерти царевичу Фёдору и смутьянит в пользу царевича Димитрия, воспитателем которого он был.

Чтобы придать этим слухам наглядность, подкупили лихих людей — рязанцев Кикина и Ляпунова, известных дурной репутацией. Они взволновали чернь и ратных людей. Дерзость смутьянов была столь велика, что они выкатили пушку на Красную площадь и обнародовали свою угрозу — выбить Спасские ворота, за которые затворился-де «лихой Богдан». Царь велел выйти к ним боярам Никите Романовичу Захарьину и Ивану Мстиславскому и дьякам Щелкаловым.

   — Кто возмутил вас не по делу? — резко спросил главный дьяк Андрей Щелкалов.

   — Поговори ещё! — грубо огрызнулся Кикин.

   — Ужели хотите пролития крови христианской? — более милостиво обратился к ним Никита Романович. — И на кого вы пришли?

   — Выдай нам Богдана Бельского. Он хочет извести царский корень и боярские роды...

Никита Романович видел лукавое коварство Кикина и Ляпунова. В его уме впервые мелькнула догадка, кто за ними стоит. Но он был стар, слаб и чувствовал на себе давний обычай рода Захарьиных: Кошка против силы не пойдёт. Он сделал царю доклад, какого и ожидал Годунов.

Богдана Бельского сослали в Нижний Новгород. Мог ли он думать, что опальная судьба выпадет и на долю его семьи! И всё же опаска за сыновей у него появилась. Разве захотел бы такой человек, как Годунов, терпеть рядом со своей властью сильного соперника!

Ближайшие события стали тому подтверждением. У Годунова был воистину дьявольский обычай: прежде чем навести на человека опалу, он начинал его ласкать, особенно если человек был знатный. К этому времени в большой чести был первенствующий боярин — князь Иван Мстиславский. Это сделалось его бедой.

У Годунова на памяти было немало случаев расправы с боярами, неугодными царю Ивану. В ходу было отравное зелье, поэтому не стоило особых трудов пустить слух о якобы злом умысле Ивана Мстиславского, пригласившего Годунова на домашний пир. Близкие Годунова поверили слухам. Доказательств не искали, зато распространили новый слух, будто бы Мстиславский признался в «злодействе», и этот слух, видимо, сошёл за доказательство вины боярина. Его постригли в Кириллове монастыре.