Однако выехать для участия в военно-дипломатических переговорах царевич не успел. Его домашние дела неожиданно приняли трагический оборот.

На всю жизнь врезался в память Фёдора этот роковой день. Тяжелее всего ранит печальное известие, которое не ожидаешь. Накануне у него расковался конь, а это дурная примета. Фёдор был ещё в том возрасте, когда над приметами смеются. Но тут смеяться не пришлось. Ненастным днём, под вечер, Фёдор сидел в кабинете с отцом, когда вошёл брат Александр. Он был бледен, проговорил вдруг не своим голосом:

   — Царевич занемог. Сказывают, помереть может. — И, обратившись к Фёдору, добавил: — Велел тебя звать.

Фёдор вскочил, схватил брата за плечи.

   — Не томи душу! Какая беда приключилась с царевичем?

Александр убавил голос почти до шёпота:

   — Государь прибил посохом.

До царского терема рукой подать, но Фёдору этот краткий отрезок пути показался долгим. Лихорадочно припомнилась последняя встреча с царевичем и весь разговор с ним. Фёдор спросил его:

   — Что, Иван, хмур ныне?

   — Государь сердится, опалился на мои слова, когда я заметил, что наша покойная матушка вспоминала из Писания: «Посели в доме твоём чужого, и он расстроит тебя смутами и сделает тебя чужим для других». «Твоя матушка это к слову говаривала, когда я сказывал ей, в какой тесноте сызмальства держали меня бояре, домашние вороги мои. А ты пошто матушкины слова на память взял?» — «Государь-батюшка, ныне мы сами в тесноте живём, как ты Бориса поселил. Он всё в свою волю переводит, а нам житья не стало. Да и ты, батюшка, начал отдаляться от нас. Взор твой стал строже, а слова запальчивее. Ты Борису более веры даёшь, чем нам. Скажи, родимый, каким ведовством овладел Борис твоим сердцем?» Я понял, что о ведовстве не надо было упоминать. Государь гневно сверкнул очами и сжал в руке посох, но понемногу остыл и произнёс спокойно: «Впредь не говори мне дурно о Борисе».

Весь этот разговор живо припомнился Фёдору, когда он спешил в хоромы к царевичу на его зов. Ужели государь прибил его за Бориса?

В палате царевича было душно, окна занавешены. Горели свечи. Фёдор приблизился к его ложу. Царевич дремал. Белая повязка на его голове усиливала впечатление мучнистой бледности лица. Звуки шагов разбудили его. Увидев Фёдора, царевич слабо улыбнулся и отослал сидевшую у его изголовья монашку. Фёдор нагнулся к нему.

   — Иван, глубока ли твоя рана? Я велю послать к тебе нашего доктора.

   — Лекарей тут много перебывало. За мной досматривает знатный целитель ран из Неметчины.

   — Чем мне помочь тебе, родимый?

   — Ежели что... Блюдите государя-батюшку. Очень он убивается, яко повинен в болезни моей.

Царевич замолчал, собираясь с силами.

   — Брательник, болеет сердце о батюшке. Слушай меня: коли пойдёт худая молва про батюшкину вину, пресекай молву. Во всём повинен Бориска. Не будь его рядом, я уклонился бы от шального удара. Но Бориска упёрся в меня тяжёлым взглядом, а рукой будто хотел отвести удар государева посоха. Это ещё больше разгневало батюшку.

Фёдор знал, что так и было. Как искусно ни притворялся Годунов доброжелателем царской семьи, но в душе оставался достойным потомком мурзы Чета, которого привела на Русь жажда власти и богатства.

Царевич на короткое время забылся, а когда пришёл в себя, на его хмуром лице появилось выражение тревожной заботы.

   — Нам неведома воля Господа. Может быть, эта ночь будет для меня последней. Не погнушайся моей просьбы, брательник. Елена с дитём ходит. Коли со мной приключится беда, я велел ей дать тебе знать, когда придёт ей время... Так ты загодя найди лекаря и бабку повивальную. Да чтоб никто о том не ведал!

Бедный страдалец! Он не только жил с постоянной опаской, он и умирал с мыслью, как уберечь жену и дитя от тайного коварного врага — Бориса Годунова.

Фёдор обещал всё исполнить. С лица царевича исчезло хмурое напряжение, он уснул успокоенным.

Через четыре дня его не стало.

Дальнейшие события развивались тяжко и непредсказуемо, а многое тайное сделалось явным. Верный данному слову, Фёдор поручил несчастную Елену попечительству своей мачехи — Дарьи Головиной. Ей-то и доверила убитая горем вдова свою тайну. Будучи нездоровой,.Елена лежала у себя в комнате в исподнем платье. Распалённый запретной страстью, к ней вошёл царь. Встретив отказ, он разгневался и избил Елену, а сыну Ивану объяснил свой гнев тем, что нашёл её неприбранной, а это считалось неприличным для знатной женщины.

Иван Грозный принадлежал к числу людей, коих в народе зовут снохачами. Сластолюбивый царь распалялся страстью и к Ирине, супруге Фёдора, и, получив отказ, почему-то не разгневался на неё, как это было в случае с Еленой. Не оттого ли, что гнев к Елене исподволь подогревался то седьмой супругой царя Марьей Нагой, то Борисом Годуновым? Царице Марье Елена была нелюба уже тем, что, родись у неё сын, он мог бы соперничать в борьбе за трон с наследником, коего могла бы родить она.

Объяснение с сыном состоялось в присутствии Годунова. Сострадая жене, которая ждала ребёнка, царевич запальчиво возразил родителю, за что и был прибит им.

Дарья обещала хранить молчание, ходила с опущенным взглядом, и последнюю тайну своей жизни Елена унесла с собой в могилу.

Почему у неё родился мёртвый ребёнок? Если бы это случилось сразу же после смерти царевича или его похорон, можно было бы объяснить эту беду тяжёлым потрясением. Но это произошло несколько позднее. Почему не была предуведомлена о том Дарья Головина-Захарьина о том, о чём было заранее условлено, а похороны мёртвого ребёнка совершились негласно? О самой Елене Ивановне толковали всякое. Одни говорили, что она умерла, другие — что была пострижена.

...Угнетённый сознанием, что ему не удалось исполнить предсмертную волю царевича, Фёдор решил поехать в Суздаль, где, по слухам, Елена была пострижена в Покровском монастыре. Смутная надежда увидеть её и желание вырваться хоть на время из привычных условий жизни побудили его пойти против воли родителя, остерегавшего сына от этой поездки. Не навлечь бы гнева царя!

Был мягкий декабрьский морозец, сковавший раскисшие от осенних дождей дороги. Фёдор ехал лёгкой рысью, чувствуя, как дорога смягчает боль утраты, рождает мысли, которые, наверно, и не пришли бы ему в обычной жизни. Есть ли у него полная надежда, что он найдёт Елену в Суздале? Нет. Да и какая может быть надежда в этом безбожном мире, который его окружает! Так пусть хотя бы истина откроется ему. Вспомнились слова из Писания: «Вся земля взывает к истине, и небо благословляет её, и все дела трясутся и трепещут перед нею. И нет в ней неправды. Неправедно вино, неправеден царь, неправедны женщины... а истина пребывает и остаётся сильнее ввек, и живёт, и владычествует ввек века. И нет у ней лицеприятия и различения, но делает она справедливое, удаляясь от всего несправедливого и злого, и все одобряют дела её. И нет в суде её ничего неправого; она есть сила, и царство, и власть, и величие всех веков, благословен Бог истины!» Эти слова запали ему в душу, когда он перечитывал Писание после ссоры с царевичем, и он затвердил их наизусть. И не раз ещё они освежат ему душу и поддержат его на трудном пути жизни...

Дорога на Суздаль шла то полем, то лесом. Она была знакома ему. Несколько лет назад он ездил в село Борисовское, что лежало на полпути меж Владимиром и Суздалем. Иоанн подарил его Никите Романовичу за какую-то тайную услугу, а недели через две взял обратно. Это было древнейшее село. Оно принадлежало Ивану Калите, затем было завещано им сыну — Симеону Гордому.

Фёдор прислушался к журчанию ручья в низине. Он тёк со стороны села Батыево, названного так в память о том времени, когда здесь располагалась ставка Батыя на его пути к Суздалю. А вот и павловские дворы, далеко разбросанные друг от друга. Предание сохранило память о хозяйке этого села — жене Александра Невского, купившей Павловское из-за его соседства с великим Суздалем. Сам город открывался издалека, с высоты Поклонной горы. Он казался зубчатым от множества колоколен и храмов и располагался на продолговатой возвышенности, как бы опушённой лесами. Но оголённые от листьев деревья тоже делали эту «опушку» зубчатой. Некогда, в княжение сына Мономаха — Юрия Долгорукого — Суздаль был столицей Русской земли. Этот город долго жил в распрях меж боярством и княжеской властью. Отголоски этих распрей и ныне сотрясали Московию.