— На то было согласное решение совета бояр и духовных особ. Ныне никто не держит сторону Салтыковых.

   — Иль воля государя ничего не значит?

   — Отчего же? Родственный совет созван волей государя.

   — «Родственный совет», — скривилась Марфа. — Или брат твой Иван Романов не послушает тебя? Или князь Иван Черкасский станет тебе перечить? Иль Фёдор Шереметев не будет искать совета у тебя?

Недовольная молчанием Филарета Марфа поднялась.

   — Подай мне, однако, посох. Вижу, хочешь по-своему поставить. Думаешь, я не знаю, почему злую немилость против племянников моих затаил? Знаю: Михаил и Борис были послушны воле своего отца. — Она быстро и пытливо глянула на Филарета. — Умирись, Филарет. Михаила Глебовича Салтыкова уже нет в живых. Царство ему небесное.

Она перекрестилась и строго посмотрела на Филарета, видя, что он не крестится.

   — Али ты не одной веры с ними?

   — Видно, что так.

   — В Литву, куда отъехал Михайла, чай, тоже православные живут. Накануне он, бедный, плакал, прося Сигизмунда сохранить православную веру.

   — Бог ведает, что было у него на душе. Я вот думаю: мог ли православный человек кинуться с ножом на своего пастыря?

   — Пастыря? — вскинулась Марфа. — Или не по воле Гермогена лилась православная кровь?

   — Не гневи Бога, Марфа. Твой Михайла Салтыков требовал от Гермогена подписать изменнические грамоты польскому королю и принуждал его скрепить своей подписью ложную грамоту князю Пожарскому, чтобы он ушёл от Москвы со своим ополчением. Михайла Салтыков хотел пролития христианской крови и, когда увидел, что не вышло по его воле и хотению, кинулся с ножом на Гермогена. Чем это закончилось, ты знаешь.

Марфа опустила голову. Она знала, что Гермоген проклял Михаила Глебовича, и это сыграло роковую роль в его кончине. По слову Гермогена приключилась скорая смерть и Мстиславскому, и детям его. В душе Марфа боялась проклятий и для своих племянников. Она часто твердила слова из Библии: «От беззаконных исходит беззаконие». Она шла к Филарету, надеясь на мирный исход беседы. Как смягчить его?

   — Прости, Филарет, коль что не так сказала. Умягчи свою душу. Когда будут чинить суд над Борисом да над Михайлой, ты уж посмотри, чтобы не переусердствовали. И сам прости их, коли что не так.

Филарет проводил её до двери, с тревогой думая о том, что с нею не оберёшься хлопот. Он знал, что Марфа не удовлетворится этой беседой и поднимет на ноги многих бояр, которые в Смутное время держали сторону польского короля. Она постарается прикрыть своих племянников.

Мог ли Филарет когда-либо помыслить, что беседа с князем Воротынским оставит в его душе такое отрадное чувство! Романовы и Воротынские никогда не водили дружбу. Воротынские издавна были вместе с Шуйскими, а те косо смотрели на Романовых. Тут была давняя родовая неприязнь, где нет ни правых, ни виноватых. То, что князь Иван сам пришёл к нему, было для Филарета добрым знаком: представитель древнего княжеского рода благословлял его государственные начинания.

Лишний раз убедился Филарет и в своей правоте, когда задумал оттеснить от кормил власти братьев Салтыковых. Он поднимет дело Хлоповой не только ради праведного его решения. Все должны убедиться, что худые люди не могут иметь силы в государстве, что зло наказуемо.

Однако Филарет понимал, что ему надобно отвести от себя подозрения в недобрых чувствах к племянникам Марфы, и о чём станут говорить и Марфа со своей роднёй, и все его недруги. Лучше всего это сделать открыто, прилюдно. И где, как не на пиру, по русскому обычаю, показать свою приязнь и любовь к ближнему! Да и сам Филарет, подобно представителям многих родов, поднявшихся при Иване Грозном, любил пиры, удовольствия и роскошь. Конечно, времена были ныне не те. Царская казна обеднела. Но и сейчас пиры были не редкость.

Зная, как Марфа и её родичи питали слабость к пышности и торжественности, Филарет с сыном-царём решили поставить пиршественные столы в Золотой государевой палате. Накануне Филарет позвал особо Марфу и братьев Салтыковых на литургию. Он видел, как они шли, о чём-то тихонько переговариваясь, и на лицах Бориса и Михаила можно было прочитать тщеславие. Вид их не понравился Филарету. Когда же они подошли к нему с поклоном, он приветливо встретил их. Но вот благовещенский поп начал службу. Марфа в окружении родичей оказалась поблизости от него. Он слышал, как она прошептала:

   — «Блаженны плачущие, ибо они утешатся...»

Филарету показалось, что она особенно заботилась о том, чтобы слова эти долетели до него.

После окончания службы патриарх направился в Крестовую палату. Все шествовали следом за ним, и казалось, что многие ожидали чего-то. В этом ожидании более других, как думалось Филарету, была Марфа. Он помнил, что ещё в давнем их житии она любила говорить: «Просите, и дано будет вам, ищите и найдёте, стучите, и отворят вам. Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят...»

Далее патриарх пригласил собравшихся пройти в Крестовую палату. Это была особая честь, ибо Крестовая палата была соборной молельней самого святителя, куда обычно допускались лишь избранные: митрополиты в белых клобуках, архиепископы и епископы в чёрных клобуках. Здесь решались важные дела по духовному управлению и происходили заседания духовных властей вместе с патриархом. Сюда, в Крестовую, должен был явиться посланный от государя — звать к царскому столу.

Ждать на этот раз не пришлось. Окольничий Снетков обратился к собравшимся и особо к патриарху с поклоном и сказал, что государь жалует царским угощением бояр, духовных лиц, а также чиновных лиц. Многие, ещё не остыв от божественной службы, склоняли головы, с благостным видом выражая признательность.

После окончания церемонии патриарх сел в сани, ибо в зимнее время он шествовал в царский дворец в санях. Остальные спускались по большой лестнице и, пройдя до западных дверей соборной церкви, направлялись в сторону Красного крыльца. Патриарх же ехал в Ризположенские ворота к южным дверям собора и далее площадью к Благовещенскому собору, откуда папертью проходил на Красное крыльцо и в Золотую палату. Во дворец его под руки вели архиереи, сопровождая до дверей царских покоев.

Гости поднимались позже и стояли у стен, ожидая выхода царя и патриарха из внутренних комнат. Едва собравшиеся успели оглядеться, как появились царь с патриархом. На Михаиле Фёдоровиче был кафтан, пошитый матушкой Марфой у иноземных мастеров и весь унизанный драгоценными каменьями, шапка наподобие Мономаховой. На патриархе была бархатная мантия вишнёвого цвета, расшитая жемчугом и подбитая тёмно-синей камкой. Тёплый лисий клобук был покрыт белым бархатом. На клобуке высился низанный жемчугом херувим, наверху — золотой крест.

Дворецкий и двое окольничих помогли царю и патриарху удобно расположиться в креслах. Остальные расположились на лавках за большими столами: бояре — по правую сторону от царя, духовные чины — ближе к патриарху. У боковушки кресла стоял посох Филарета, убранный яхонтами, бирюзой, изумрудами. В паникадилах горело множество свечей — ещё одна статья дорогих по тем временам расходов. А сколько будет выпито на этом пиру вина — тому свидетель поставец для питьевых сосудов у дверей палаты, винные же запасы в сенях. Там и романея, и рейнское, и белое, и меды всех сортов, и медовые квасы...

Перед царём и патриархом стояли особые чаши. Стол казался небогатым, ибо подали поначалу не более двух блюд. Начали, по древнерусскому обычаю, с холодных закусок. На первом месте — икра зернистая либо поросёнок под хреном, осетрина. Далее шли закуски на выбор, то есть по вкусу. Для закусок и первых блюд посередине палаты возвышался особый поставец.

Однако вначале внимание гостей было занято отнюдь не закусками. Меню привычное, да и многие из приглашённых имели добрых поваров, что тебе кулебяку испечь, что уху стерляжью приготовить. А какие пироги пекли к ухе! К каждой ухе — особые. А такой крупитчатый хлеб ни в одной державе не умели испечь...