— Видел?

   — Что? — не понял Фёдор.

   — Журавлей... Всегда клином летят и ни разу не собьются. И не оглянутся назад, токмо курлычут печально.

   — Ну, так...

   — Люблю на небо смотреть, когда журавли летят. Доброе предзнаменование человеку они дают.

   — Какое предзнаменование?

   — А такое, что ежели человек мнит себя токмо в минувшем, он отпадает от Бога. Господь полагает силу и благодать в дне грядущем.

   — Ты ошибаешься, отец. Для меня Елена Ивановна Шереметева — не минувшее...

   — Ну, не рад, что заговорил, имя её назвал. Но я скажу, что всё это в тебе пустые мечтания... Поверь мне, сын, ибо я на свете и пожил много и всего насмотрелся. Так вот что я скажу тебе ещё. Любовь — это когда девка бывает с тобой счастливой. А ежели она не познала с тобой счастья — какая тут любовь? Один морок и опять же пустые мечтания. Твоя настырность приносит Елене лишь страдания.

Фёдор озадаченно молчал. Он смутно чувствовал правоту слов отца. Елена действительно не была с ним счастливой. Встречи с ним пугали её, она всё чего-то боялась. Но он не хотел соглашаться с отцом. Разве он не любил Елену? Фёдор представил себе её кроткое лицо, любящий взор. Они оба страдают, и оба несчастны. Но разве в том их вина?

   — Я к тому говорю, — продолжал Никита Романович, — что не судьба была тебе любиться с ней. Правду в народе говорят: «Кому на ком жениться, тот в того и родится». Я много на своём веку перевидал девок и баб и скажу тебе: суженую и на коне не объедешь.

   — Суженую? А как же любовь? Или всё начинается без любви?

Этот вопрос несколько смутил Никиту Романовича. Он помедлил с ответом, произнёс неопределённо:

   — Бывает и так...

И, словно спохватившись, что выдал сыну ранее никому не выговоренное, он сказал как о деле решённом:

   — Однако суженого, как и суженую, на коне не объедешь!

Фёдору стало больно. Каждое слово язвило ему душу. Вспомнилось вдруг, как боярыня Шереметева сказала ему: «Очи у тебя соколиные и брови соболиные, но ты не наш сокол». Преодолевая в себе эту боль, Фёдор ответил отцу:

   — Не торопи меня, батюшка... Дай мне срок самому решить.

Горем, нежданным была для семьи Захарьиных смерть Евдокии Александровны, хотя в последние годы она часто болела. Всем казалось, что беда случилась как-то вдруг. Домочадцы ходили как потерянные, среди челяди начались настроения всякие и досады многие. Накануне похорон к подворью Захарьиных стеклись люди. Народу было множество, московских и приезжих из уездов. В боярском доме и на подворье ставилось немало поминальных столов. А так как погребение, согласно церковному чину, было к ночи, то силу взяли люди разбойные и делали всё по своей воле. На улицах грабили и убивали. Опасные людишки содеяли много зла и на подворье Захарьиных. Сыскались убитые, изувеченные, были разграблены подвалы с винами и запасами зерна.

Как говорится, беда не приходит одна. Смерть супруги Никиты Романовича была лишь предвестием печального конца его жизни. И не раз скажет он, мысленно обращаясь к покойной жене: «Ох, матушка моя, кому-то радость, а нам одно лихо».

На плечи Никиты Романовича сразу легли все заботы о взрослых детях. Дочь Анастасию он без особых хлопот выдал замуж за князя Лыкова-Оболенского. А с сыновьями было полное неустройство. Невест для них было труднее приискать, чем жениха для дочери, да и жениться не хотели, точно бирюки, попрятались в усадьбе. Все — в покойную матку-нелюдимку. А сын Александр начал ещё и поучать отца: «Семейные люди, батюшка, созревают втайне». Никита Романович нет-нет да и подумывал о том, чтобы жениться самому... Как ему, больному и старому, доживать свою жизнь одному?

Но пока он думал да гадал, как обустроить свою жизнь, случилось событие, с которым историки станут связывать грядущие перемены в государственной жизни Руси. Состоялась свадьба царевича Фёдора и сестры Бориса Годунова — Ирины Фёдоровны. Новые узлы завязались в личных судьбах людей, а более всего — в жизни Захарьиных-Романовых, спустя несколько лет после этой свадьбы. Новой болью отозвалось минувшее. Но кто тогда мог это предвидеть! Недаром говорится: «Голос судьбы подсказывает тихо».

Не простая то была свадьба. Не случайно её будут называть потаённой. Царь взял к себе во дворец Бориса и сестру его Ирину ещё малолетними и питал от своего стола. Ирину он предназначал в невесты своему сыну, и когда настало время свадьбы, она прошла без торжественного свадебного пира, без соблюдения всех свадебных обрядов, как бы утайкой. Позже станут говорить, что такова была воля Бориса Годунова.

И это было похоже на истину. Годунов был человеком суеверным. Он так дорожил этой свадьбой, с которой связывал свои виды на будущее, что пуще всего опасался сглаза, и, значит, чем меньше будет на свадьбе людей, тем безопаснее. Известно также, что он избегал досужих разговоров и старался как можно меньше привлекать внимания к собственной особе. И это тоже не без основания, ибо Годунов в короткий срок проделал немыслимо быструю карьеру. Ещё в 1570 году он исполнял должность рынды, не сулившую как будто особенных успехов, так как для рынды требовалась лишь красивая внешность. Но в 1577 году Годунов уже кравчий, в особом приближении у царя, как лицо, ответственное за его стол. А в 1580 году он стал боярином. Случай исключительный: служилое лицо получило боярство, минуя окольничество. Этого безуспешно добивался Малюта Скуратов, не говоря уже о людях, менее значительных при дворе.

Годунов имел великое бережение к себе. Разумеется, он скрывал это, царю же говорил, что свадьбу лучше справить в домашней церкви: не помешали бы бояре. Царевич Фёдор, опасаясь измены, согласился с Борисом и, видимо, похвалил его за предусмотрительность.

И вот потаённая свадьба.

Известно, что старинный свадебный чин на Руси был богат строго соблюдаемыми обычаями, и если царь задумал женить царевича, ему надлежит прежде посоветоваться с патриархом, с боярами, с думными людьми. Невесту до свадьбы берут в царские покои. Накануне венчания свахи обряжают невесту.

Для бояр и отдельно для боярынь настилают богатые столы. Для царевича с невестой — стол особый. Духовник царя благословляет молодых крестом и велит им учинить целование. А венчаются в соборной церкви. Молодые прикладываются к образам и святым мощам.

Тем временем раздаются богатые дары — патриарху, священнику, тысяцкому, боярам, дружкам. Перед тем как пойти в церковь для венчания, бывает три стола. А как пойдут в церковь, то звонят во все колокола, а в церквях молят Бога о здоровье царевича и его невесты и о сочетании их законным браком.

Однако на свадьбе царевича Фёдора пышные церемонии были устранены. Палата, где должна быть свадьба, была не обита бархатом, а расписана в духе Александровской слободы, полы и лавки устланы персидскими и турецкими коврами. Для царя отвели отдельное место, для царевича с невестой тоже. Невеста была в царственном одеянии, на ней красовался девичий венец. Она сидела рядом с царевичем на устроенном для них месте, находившемся на возвышении. Остальные стояли, ожидая прихода царя. Не было обычного в таких случаях многолюдства, не было и свадебного поезда. Обращало на себя внимание отсутствие лиц духовного звания. Слуг тоже не было — их место занимали стольники, окольничие.

Одежда гостей отличалась необычайной пышностью. Бархатные и парчовые кафтаны удивляли шитьём редкой красоты. На пальцах блестели драгоценные перстни.

Но вот запели колокола, затрубили трубы, и появился царь. Он был оживлён, хотя и не так бодр, как бывало. Плечи ссутулились, спина слегка горбатилась. Вместе с ним вышел и его духовник — дворцовый протопоп — такой же старик, как и царь. Он благословил жениха с невестой, затем дружек и прочих гостей, осенил их крестом, произнеся: «Благослови, Бог!» Все склонились перед ним в низком поклоне.