— Ты бы, государь, учинил сыск на этих ратных людей.

   — Да разве найдёшь управу на казаков? — удивился самозванец.

   — Вижу, что свои хуже поляков. Бога, видно, забыли.

   — «Забыли Бога...» Вот и мы також думаем и надежды многие на тебя возлагаем.

   — Да много ли может один человек, хотя бы и патриарх?

   — Много, Филарет, много. Для начала составь патриаршую грамоту, а мы разошлём её по твоему патриаршеству.

Речь шла о том, чтобы довести слово патриарха Филарета до тех областей, которые признавали самозванца. Большинство же уездов и волостей были в духовной власти патриарха Гермогена.

В первых патриарших грамотах Филарета говорилось об освящении церквей, о церковной службе, о чтении проповедей и молитвенном служении Богу. Но Филарет понимал, что этого недостаточно, ибо крестьяне, замученные поборами, оставались равнодушными к церкви и хладнокровно смотрели на осквернение церквей, на поругание священнического сана. Зная об этом, Филарет пытался убедить «царя» облегчить положение крестьян.

   — Государь! — приступил он к нему. — Отмени безбожные поборы с крестьян и неправый правёж.

До него дошло немало случаев о жестокой расправе с людьми во время так называемых правежей. Правёж — это взыскание денег с истязанием человека. Взыскание зачастую было неправедным. А не отдаст человек денег, которых у него нет, — забивают до смерти. Этим истязаниям подвергали только бедных. Сохранилась поговорка тех времён: «Что с богатым делать станешь? На правёж не поставишь».

Слова Филарета не понравились самозванцу.

   — Ты, Филарет, правь дела духовные, в мирские — не мешайся.

Филарет умолк, и разговор перешёл на другое. Самозванца больше беспокоили воеводы и казаки, которые своими злодействами вредили успеху его дела. До Тушина дошли слухи о восстании в разных местах. Не помогла и помощь известного своей жестокостью польского полковника Лисовского.

Неожиданно вошёл дворецкий с донесением о мятеже, который учинили татары.

Самозванец зло дёрнулся и приказал вызвать к нему начальника татарской стражи князя Урусова. Тот не замедлил явиться — молодцеватый, подтянутый. Филарета поразил его небрежный поклон «Димитрию». В эту минуту он почувствовал себя лишним и, почтительно поклонившись, вышел. От бани он отказался, сославшись на усталость, и поспешил в свои покои. Ему хотелось одиночества. Он подошёл к окну и долго стоял, удручённый видом унылых домов с пустыми окнами. Иные были заткнуты тряпьём, палками, и не поймёшь, есть ли там люди или нет. Пустота, тишина и всё это недалеко от «царского дворца». Приближалась осень, а за ней зима, холод и голод. И никакой надежды. Пришли на память слова: «Ваше время и власть тьмы».

Долго ли сие продлится? Вспоминая разговор с Тушинским вором, Филарет отметил про себя, что в нём появилось беспокойство. Беспрерывно курит, так что весь угол стола, за которым сидел, усыпан пеплом. Пепел и на каменных плитах пола. Отчего «Димитрий» не снимает шапку? Случайно сдвинул её набекрень, и в густых чёрных волосах заблестели седые волосы. Зачем-то сказал князю Урусову: «Смерти я не боюсь, она не застанет меня врасплох». Хитрый татарин Урусов кольнул его:

   — Государь чем-то встревожен?

   — Никак. Во все дни моей жизни уповаю на Господа.

Филарет представил себе князя Урусова, его небрежный поклон и странное выражение глаз в разговоре с «Димитрием». Перед сном впервые пришла отчётливая мысль: «Ты связал свою жизнь с человеком, который кровавой жестокостью превзошёл Григория Отрепьева...» Но тут же он утешительно подумал: «Но и его жизнь тоже висит на волоске...»

Зима 1608-1609 годов была на редкость тяжёлой для царя Василия. Он видел, что в то время как у него были проблемы с войском, в тушинский лагерь люди всё прибывали и прибывали и войско самозванца росло, словно питаемое неиссякаемым источником. Как сообщают современники, в Тушине было 10 тысяч польской конницы, 2 тысячи польской пехоты, свыше 25 тысяч казаков, а также множество воровских шаек, которых опасались даже поляки. Но самозванец не умел воспользоваться своим преимуществом и ради надежд на будущее упускал возможности, сами шедшие в руки.

Казалось, Москву можно было взять одним ударом, но «Димитрий» медлил, ждал от бояр заговора, видимо, обещанного ему. Как и первый самозванец, он хотел воспользоваться плодами крамолы. Как и Григорий Отрепьев, он медлил войти в Москву, пока сидевшего там царя не убрали с престола. Плохо ли прийти на всё готовенькое? Говорили, что когда поляки предложили ему взять Москву приступом, он возразил: «Если разорите мою столицу, то где же мне царствовать? Если сожжёте мою казну, то чем же будет мне награждать вас?» Скорее всего, у него не было надежды взять Москву с боя, отсюда и большая уверенность в крамоле и измене боярской. Он терпеливо ждал смерти Василия Шуйского, не сомневаясь в ней.

Казалось, ждать самозванцу оставалось немного. Москва была в осаде. Все трудности этого тяжёлого времени легли на плечи небогатой части населения, которая больше других пострадала в смуте. Среди москвитян постепенно поднимался ропот возмущения. С неудачным царствованием Василия они связывали все тяготы, выпавшие на их долю.

Однако подготовленная боярами попытка руками народа свергнуть Василия Шуйского с престола не удалась. Москвитяне видели силу его духа, твёрдость, уверенность в собственных действиях, «вся Москва как бы снова избрала Шуйского в государи», писал Н.М. Карамзин.

В тушинском лагере тоже было неспокойно. К весне 1608 года до мятежников дошли слухи о победах, одержанных князем Михаилом Скопиным-Шуйским, который шёл на помощь Москве с севера, и о продвижении с юга России хорошо вооружённого и подготовленного отряда Фёдора Шереметева. В конце года оба войска встретились. Победы Скопина и Шереметева воодушевили народ: казалось, удача снова повернулась лицом к несчастному царю.

Но в это время в судьбу русского государства вмешался Сигизмунд Польский. Напрасно пан Мнишек, спешно покинувший Тушино, и его сторонники твердили королю о необходимости помощи «Димитрию» войском. У Сигизмунда была иная цель — сесть на престол Рюриковичей. Эта цель совпадала с желанием многих князей и бояр, мечтавших о падении Шуйского и об избрании нового царя, может быть, представителя Польши.

Осенью 1609 года польское войско двинулось к границам Руси. В это время удача решительно отвернулась от Лжедимитрия. Против него начали восставать города, прежде ему верные. Одновременно его и преданных ему поляков встревожила весть о выступлении польского войска. Королевские послы, прибывшие в Тушино, объявили волю короля: Сигизмунд поднимает меч на Шуйского и зовёт всех приверженных ему под свои знамёна, обещая большое жалованье и награды.

Второй самозванец, в отличие от первого, не был беспечным, но теперь он был вынужден ожидать решения своей судьбы от бывших своих соратников, сносить их презрение и наглость. Русские вельможи, жившие в Тушине, одобрительно относились к планам Сигизмунда занять московский престол. «Среди этих «крамольников»,— пишет Н.М. Карамзин, — присутствовал и Филарет, невольный и безгласный участник».

В Тушине Филарет мог, не опасаясь преследований, обвинять царя Василия во всех бедах. Он не уставал корить Василия за то, что тот не умел водворить мир между подданными, хотя бы подобный тому, что установился в Тушине. Хорошо зная историю, Филарет любил к случаю повторять слова древних авторов. Отправляя в Москву священника, он сказал ему:

   — Передай царю: «Лучше и надёжнее мир, чем ожидаемая им победа».

Филарет так привык быть в оппозиции к царю Василию, что не замечал собственного лукавства. На самом деле Василий вместе с патриархом Гермогеном неоднократно писали грамоты мятежникам, призывая их к согласию. Царь прощал князьям и боярам их измены, прощал коварство «блудных сынов», награждал «перелётов», вернувшихся в Москву из тушинского стана.