— Где твоё богатство?

Шереметев ответил:

   — Богатство моё руками нищих перенесено в небесное сокровище, ко Христу.

Иоанн умилился и велел снять с Шереметева тяжёлые оковы, перевести его в тюрьму, где он дал запись о невыезде из державы. Вскоре он был освобождён и постригся в монахи...

Весь тот день Иоанн провёл в добром расположении духа. Даже на заседании Боярской думы состояние его духа было добрым, в воздухе не пахло грозой, как это было в иные дни. Царь сыпал примерами из Священного Писания, но все почувствовали, что особенный смысл он вложил в слова из Евангелия от Матфея:

   — «Вы — соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её солёною? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить её вон на попрание людям».

Смысл нравоучения не был, однако, ясен. Но Никита Романович понял, что на них надвигаются какие-то перемены... Видимо, царь хотел сказать, что бояре «ни к чему не годны», и если это так, то их ожидают новые беды.

Недобрые предчувствия Никиты Романовича вскоре подтвердились. Вместе со своим семейством и двором царь выехал в село Коломенское на праздник Николая Чудотворца. Казалось бы, какие тут основания для тревоги? Благочестивый государь любил выезжать на богомолья. Но на этот раз сборы на богомолье были похожи на основательный переезд. Царь взял с собой иконы, кресты, золото, сосуды дорогие, платье и казну. Боярам велел брать с собой жён и детей. Дивно было и то, что детям боярским, которых он подобрал себе на службу из других городов, наказано было ехать с конями и оружием.

Вскоре стало известно, что после праздника всем надо ехать в Александровскую слободу, однако задержались в Коломенском ещё на две недели по причине непогоды. Ожидали, пока станут реки, чтобы ехать в село Тайнинское, оттуда в Троице-Сергиеву лавру и далее — в Александровскую слободу. О подлинном замысле царя не ведал никто. Можно было строить любые предположения, но никто не осмелился бы высказать их вслух.

Никита Романович хоть и наезжал порой в Коломенское, но тут был особый случай. На этот раз с ним был Федя, и, слушая литургию в Вознесенской церкви, он почему-то думал, что нынешняя поездка в дворцовое село оставит в их жизни какой-то след.

На другое утро долго стояла изморозь, но зимнее солнце понемногу пробило свои лучи, подул холодный ветер, и Никита Романович, не терпевший изнеженности, велел седлать коней.

Расположенное на высоком крутом берегу Москвы-реки, Коломенское издавна привлекало великокняжеский двор красотой местоположения и разнообразием охотничьих забав. В центре села был поставлен дворец, а далее — к урочищу и оврагам — охотничьи домики. Когда у Василия III родился долгожданный сын Иван, он возблагодарил Бога — построил необычайной красоты церковь Вознесения. С той поры и завёлся обычай — приезжать сюда на церковные праздники. Иван Грозный умножил славу Коломенского, построив новую великолепную церковь Иоанна Предтечи — тоже в честь рождения сына, царевича Ивана.

Удивительно ли, что Коломенское стало любимым подмосковным селом Ивана Грозного. Но сегодня почему именно в Коломенском сделал он остановку? Хотел ли он окрепнуть душой накануне грозных событий или думал напомнить строптивым боярам о былом величии своих прародителей? Никита Романович чего только не перебрал в своём уме! Царь что-то готовил им, оттого-то он так страстно молился в церкви Вознесения.

Отъехав немного в сторону вдоль берега реки, Никита Романович остановился и велел остановиться Фёдору. С этого места храм Вознесения казался словно бы парящим в воздухе. Это впечатление создавали, видимо, кокошники и стрелы, сделанные из белого камня. Возле белой сетки, накинутой на шатёр, мягко струился свет. Заметив, как замер Фёдор при виде этого чуда, Никита Романович вспомнил о постоянных побегах сына, когда возводился храм Покрова «что на рву». А накануне он просил построить храм в селе Преображенском. «Эк его проняло!» — подумал Никита Романович о сыне.

— Эта церковь будет стоять на земле вечно и встретит пришествие Господа... — произнёс Фёдор.

И такая глубокая печаль была в его голосе, что боярин снова внимательно посмотрел на своего сына. Ужели завидует славе царской? Вспомнилось, как Фёдор ещё в детстве сказал, что ежели бы он был царём, то стал бы оберегать матушку и батюшку, дабы они никого не боялись.

   — И подумать только, что сию красоту породили безмерная любовь родителя и его попечение о сыне, — с той же печалью в голосе произнёс отрок.

   — Будь я царём, разве я не воздал бы сыну такой чести! Не сетуй, сын, понапрасну! Наши дни також увенчаются славой!

Фёдор молчал. Они выехали к урочищу, спешились, затем спустились по узкой тропинке и остановились перед церковью на каменистом пригорке. Фёдору она напоминала церковь Покрова «что на рву». Тот же восьмерик, лишь здесь он сложен башенками. И было то же устремление ввысь столпа храма.

Никита Романович хотел обойти храм кругом, но Фёдор угрюмо произнёс:

   — Дале не пойду!

   — Докука мне с тобой, сынок! Али нездоровье приключилось, что ты тёмен лицом стал?

   — Спал ныне худо. Юрода снился.

   — Ужели испугал тебя чем? Не думай худого, Федя... Старые люди верят — юрод к добру снится...

Никита Романович придумал это, чтобы успокоить сына. Последнее время Василий Блаженный многих пугал недобрыми пророчествами и обличительными речами. Он то войну предрекал, то смуту. И когда собирались ехать в Александровскую слободу, Блаженный смутил царя предсказанием, а прочих удивил. Иоанн в ту минуту вместе с семейством и боярами спускался с паперти собора Покрова «что на рву». Блаженный, стоявший внизу, вдруг поклонился царевичу Фёдору.

   — Пошто царевичу-отроку — особый поклон?

   — Ему после тебя царством владеть.

   — Ты хоть и Блаженный, — сурово прервал его царь, — и почитаем нами, но смуту насевать я тебе не дозволю!

Или не знал Блаженный, что старший сын царя Иван в добром здравии, умён, хорош собой, а Фёдор — болезненный с виду отрок? В своём ли уме юрод? Или Фёдор будет наследовать престол помимо старшего брата? Смутен Иоанн. Видно, недоброе подумал: не изведут ли его сына-наследника, как извели царицу Анастасию?

Всё это припомнилось Никите Романовичу, и он строго сказал своему Феде:

   — Ты бы, сын мой, не слушал речей мятежных. Мало ли что люди понаскажут, а ты не слушай! Оно и сниться не будет...

   — Батюшка, юрод так долго и тяжко смотрел на меня во сне, будто беда какая приключится. А потом юрода не стало, только голос слышно: «Корень царский переведётся». Потом звоны начались, и снова голос: «Вашему роду царством владеть...» И плач раздался, и крики, и сабли засверкали...

   — Забудь про этот сон, родимый! — произнёс Никита Романович.

Он тревожно огляделся.

   — Времена ныне грозные приближаются...

Во время пути в Александровскую слободу двое суток стояли в Троице, слушали заутреню и литургию в церкви Сергия Радонежского. Монастырская трапеза была скромной. Царь выглядел чем-то раздосадованным, и Никита Романович не раз ловил на себе его сумрачные взгляды. Бояре держались замкнуто. Видимо, многие опасались, что неровный, непостоянный нрав царя сулит недобрые перемены. Казалось, и царь тяготился чем-то. Он устал от тяжёлых мыслей. Переписка с князем Курбским, обвинявшим его в жестокости, в том, что он был губителем своего царства, дорого стоила ему.

Не приняв на себя эти обвинения, Иоанн вооружился новой злобой против бояр. Его воображение разыгралось вовсю. Ему чудилась крамола и всякие козни против него, в сердце копилась злость.

Едва Иоанн вместе со своим двором приехал в слободу, как в Москву к митрополиту был отослан список, в котором исчислялись измены боярские и воеводские, убытки, какие причинили лиходеи царской казне. Припомнил царь и те обиды, что пережил ещё до совершеннолетия.