Размах у него, однако, был широким. На Руси давно было поставлено «самопальное дело» — выделка тульского оружия. Тульские кузнецы славились своим мастерством, были свои ствольники, замочники, мастера по обработке неблагородных металлов. В Московском государстве появились свои первые рудознатцы.

Но этого было уже недостаточно. Ещё в 1629 году в страну выписывали прутовое железо, а голландский купец Виниус с купцом Вилкенсоном подал и царю Михаилу челобитную, чтобы им было позволено в окрестностях Тулы поставить завод для отливки чугунных вещей и выделки железа по иностранному способу. А1632 году Виниус получил государеву грамоту для литья пушек, ядер и котлов. Установлены были дешёвые цены для приобретения литейных изделий, что сулило прибыль государственной казне.

У Филарета были планы по обработке драгоценных металлов и камней. И в иноземных странах и на Руси на эти изделия был большой спрос, что обещало новое обогащение казне. Поэтому англичанину Гловеру дали субсидию на устройство фабрики бриллиантов и золотых вещей. К сожалению, там господствовали иноземные интересы, работали исключительно иностранцы, и только один русский, Мартынов, попал туда, очевидно, случайно.

Филарет, видимо, понимал, какой ущерб причинялся Московскому государству от вторжения иноземцев, но допускал такое. В этом убеждает и контракт с Гольштинской компанией, который отдавал страну на эксплуатацию иностранцам. Выгоды были сомнительными, а ущерб — очевидным. В Москве основывались многочисленные иностранные колонии, ставились немецкие дворы и протестантские церкви.

Но это было лишь начало. После смерти Филарета нашествие чужеземцев приобрело почти неуправляемый характер. Михаил начал окружать себя врачами, алхимиками, фабрикантами из многих стран. Одному только голландскому мастеру он заплатил 2675 рублей за музыкальный инструмент, «заставляющий петь птиц». Делались попытки строить каменный мост через Москву-реку, были основаны стеклянный завод и дубильня шкур, но всё это тоже было отдано на откуп иноземцам.

Филарет уже не принимал участия в этих процессах. Он соборовался до срока, ибо опасался умереть внезапно. И хотя смерть щадила Филарета, но внезапная болезнь надолго уложила его в постель. В тот день он лежал без сознания, и врачи после говорили, что он выжил просто чудом. Но если бы Филарет сам сказал, отчего случилось это «чудо», многие бы подумали, что он по причине старости начал «мешаться в мыслях своих».

Однако, напротив, ум его продолжал упорно работать. Он отправил в Польшу послов, чтобы они получили согласие польского короля отправить на родину останки царя Василия Шуйского и его братьев. Филарет считал это делом большой государственной важности. Царь Василий крепил державу, а бояре-изменники свели его с трона и силой вывезли в Польшу. Они же и оклеветали Василия, объявив, что он-де царь незаконный, ибо «своим хотеньем вскочил на царство».

К этому времени Филарет закончил свои «Записки», где доказал законность царя Василия, ибо он был избран советом всей Земли. Не вина, а беда его, что бояре-изменники поддержали самозванцев. И хотя Григорий Отрепьев освободил Филарета из ссылки и дал ему сан митрополита, Филарет назвал его в «Записках» «овчеобразным волком».

Филарет, может быть, первый из русских правителей и государей понял значение исторической памяти для образования русских людей, для державного крепления в самом государстве. Чувство гражданской справедливости, нравственная чистота позволили Филарету выдвигать людей, служивших отечеству, и накладывать опалу на изменников. К сожалению, после его смерти бояре-изменники все повернули по-своему. Они возвратили из ссылки не только братьев Салтыковых, но и прямых предателей, таких как дьяк Грамотин. А мужественного воеводу Шеина из окружения Филарета казнили, его ближника князя Бориса Репнина отправили в негласную ссылку в Астрахань.

Недаром на душе Филарета камнем лежал вопрос: «Что будет, когда меня не станет?» Он пытался осторожно поговорить об этом с сыном-царём, зная, как тот обидчив. В невестке же патриарх угадывал скрытого недруга.

И по-прежнему тревожили дела польские. Филарет не понимал, почему Пожарский и Черкасский стоят в Можайске в бездействии. Он написал царский наказ, чтобы воеводам идти под Смоленск, но всё это переиначили. Вместо царского наказа отправили в Можайск князя Григория Волконского посоветоваться с боярами: можно ли им идти к Вязьме и Дорогобужу? Терялось драгоценное время. Ясно, что кто-то решал эти дела за спиной у царя. Очевидно, видя бессилие больного Филарета, бесчестные люди спешили отомстить ему за то, что некогда он в чём-то притеснял их. Честь родины и русского войска стала разменной монетой в мести мелких людишек.

Случилось то, чего больше всего опасался Филарет. Ему об этом, однако, не доложили. Он же тем временем старался укрепить свой дух: авось удастся выздороветь. К счастью, возле него находился человек, который облегчал его жизнь в последние дни.

Накануне к нему пришёл старый монах, суровое лицо которого показалось Филарету знакомым. И вдруг он вспомнил: да это же тот монах, что спас ему жизнь под Тушином!

   — Ты никак Федот?

   — Он самый.

Филарет посмотрел на его опорки, покрытые пылью.

   — Издалека ли и для каких дел ты пришёл в Москву?

   — А сердце привело.

   — Ну да, а на сердце что у тебя было?

   — А тебя повидать. Вижу, вовремя пришёл.

   — Ишь ты. Сны какие видел али знахарь нагадал?

   — Этого не скажу, да только ты из мысли у меня не выходил.

   — Что так?

   — Человек, говорят, не ведает о том, о чём знает его душа.

   — Верно...

   — Ты правду утвердил на Московской земле. Ты первый понял: не будет правды — и дела не будет.

   — Да дело-то, видишь, не шибко идёт.

   — Дай срок... Всё наладится. Всё в руках Божьих. Господь будет милостив к тебе. Ему угодны и дела твои и молитвы. Но по наущению дьявола зло снова возьмёт силу.

   — Чего же стеречься?

   — Не ведаю. А стеречься надо.

   — Ты всё загадками говоришь.

   — Сам вижу, что загадками, да кабы мог их отгадать...

   — Оставайся при мне, сколь пробудешь...

Федот стал ходить за больным Филаретом. Царица смотрела на это косо и, видимо, довела до царя Михаила. Сын пришёл к отцу невесёлый, недоверчиво посмотрел на Федота, но ничего не сказал.

А Федот взял на себя самую чёрную работу. Он подавал Филарету пищу и пробовал прежде сам, будто не доверял кому-то, выносил отбросы. Филарету было легко вести беседу с монахом.

   — Скажи, Федот, ежели бы тебя призвали на суд Божий да предъявили тебе твои грехи, что бы ты ответил? И какой грех свой ты считаешь самым главным?

   — Во всём-то как оправдаешься. Мало ли грехов за жизнь собралось.

   — А всё же, какой была бы твоя речь в Божьем суде в своё оправдание?

   — Я сказал бы, что никому не желал зла.

   — Так-таки и никому?

   — Никому.

«Я бы хотел быть так прост душой, как Федот, — подумал Филарет. — Но ведь сама жизнь его проще и ум проще».

   — А в державе видишь какой непорядок?

   — Мочи нет от иноземцев да своих злодеев.

   — Ты, Федот, знаешь, что нам своими силами не обойтись.

   — Да ты всё ли испробовал, государь-батюшка?

Утомлённый этим разговором, Филарет незаметно задремал. Когда он открыл глаза и увидел Федота, тревожно всматривавшегося в него, он вспомнил их неоконченную беседу и вдруг сказал:

   — Всего-то испробовать человеку не дано, так-то, Федот. Всех нас подкарауливает последнее, неизбежное — смерть.

   — Не поминай её, проклятую! — взмолился Федот.

Но Филарет, кажется, не слышал его. Губы его шептали: «Последняя неизбежность».

Умер он 1 октября 1633 года.

Около 1554

В семье боярина Н.Р. Захарьина-Романова родился сын Фёдор — будущий патриарх Московский и всея Руси Филарет.