— Волей Божией это дело уладится. Без союза с Польшей быть Руси в великом разорении, — как бы подводя итог беседе, сказал Сапега. — А на тебя, Никитич, многие надежды у людей. В Годунове мы никакой правды не чаем. Всё делает проволокой. Больше с ним дела делать не станем.

Провожая гостей до двери, он произнёс, обращаясь к Фёдору:

   — Ты бы сказал своему государю, чтобы прислал нам к столу рыбки всякой да солёностей разных московских. Больно они у вас хороши!

«Каков Сапега! — думал Фёдор, возвращаясь домой. — То угрожает, то просит и юлит. Начал с великого запроса: землю им московскую подавайте! А кончил рыбкой. Кто из них хуже — Сапега или Годунов? Борис всё же блюдёт интересы державы... А Сапега смотрел на меня как на врага, которого задумал покорить».

Когда Фёдор вернулся домой, Ксения, заметив его особенное состояние, выспросила о разговоре с Сапегой и, ничего не сказав, вышла. А на другой день как бы ненароком молвила, что думает наведаться к Марье Годуновой: та давно уже приглашает её в гости. Фёдор тоже ничего не сказал ей на это, а сам подумал: «Не оплошкой ли я так круто разговаривал с правителем? Хоть оно и говорится: «Кто без храбрости, тот без радости», — да осторожность не мешает». Вспомнил, как незабвенный родитель его Никита Романович говаривал: «Легче переносится суровость судьбы, чем коварство врагов. Мирись с ними, елико возможно. Кстати бранись и кстати мирись».

Между тем вездесущий Годунов проведал, что меж Фёдором Романовым и Сапегой, с которым его свёл Щелкалов, состоялся разговор. Это насторожило правителя. Сапега был его заклятым врагом. Надо бы задобрить старшего Романова. Тут он вспомнил (который раз!) о клятве, какую дал Никите Романовичу — «держать бережение великое» к его сыновьям, и решил милостиво обойтись с Фёдором. Вскоре они встретились в царских покоях. Рядом никого не было. Годунов отозвался первым:

   — Здрав буди, Никитич!

   — Тебе такого же здравия желаю, Борис Фёдорович!

   — Радуюсь досужеству твоему да ловкости в делах, Фёдор Никитич! Ныне думаем дать тебе боярство. Самое время. А там заступишь место дворцового воеводы.

   — Кланяюсь тебе на добром слове, конюший боярин!

Годунов особенно пристально посмотрел на него, словно бы что-то прикидывал либо в чём-то не был уверен. Лишь позже, по воспоминаниям, Фёдор понял значение этого взгляда.

Это было время, когда Годунов укреплял собственное могущество, хлопоча о всеобщем расположении к себе, одних задабривал подарками от имени царя, другим выражал ласку и сулил многие выгоды в будущем. Он преследовал казнокрадов и взяточников, заботился о порядке и особенно о том, чтобы его считали справедливым правителем. Он чувствовал ревнивое отношение к себе представителей именитых родов, якобы ничего не замечая, а между тем делал своё дело. Стараниями Годунова общество становилось ещё более разношёрстным, чем при Грозном. Вражеские легионы, взятые в плен Иоанном и состоявшие из лавочников, бюргеров, купцов и просто голодранцев, осели на русских землях. Они становились детьми боярскими, служили дьяками в приказах, пополняли отряды стрельцов. Составляя прослойку «новых русских», они осмеивали русскую старину, культуру, обычаи, нравы. Корысти ради многие из них крестились, получали русские имена. Русские же окрестили их своим именем — новики.

В этой разношёрстной среде Годунов и находил себе опору. Что касается среды боярской, то отношение к ней у Годунова было избирательное. Подвергая опале одних либо обходя их вниманием, он приближал к себе, оделяя милостями тех, кто мог бы сослужить ему службу. Более сложным было его отношение к Романовым. В случае преждевременной смерти наследников Грозного у Романовых будут самые весомые права на престол, и Годунову всего разумнее до времени ладить с ними, чем враждовать. В его честолюбивой душе давно поселилась надежда сесть на царство. После женитьбы царевича Фёдора на Ирине и смерти царевича Ивана эта надежда овладела всеми помыслами Годунова. Она, эта надежда, и определила его отношение к Романовым.

Как-то после царской трапезы Фёдор отошёл к окну. К нему приблизился Годунов.

   — Что невесел стоишь, Никитич?

Фёдор быстро оглянулся. Ему не удалось скрыть опасливого недоумения. Показалось ему, что Годунов спросил с каким-то умыслом.

   — То так... Думки всякие.

Годунов сделал вид, что не заметил сторожкого выражения глаз Фёдора.

   — Поведай о своих заботах. Я всегда хотел быть с тобой в дружбе и братстве. Люди обо мне разное говорят, да мне их не унять. А ты верь тому, что я говорю тебе.

   — У меня ничего на мысли не было худого о тебе.

   — Ты человек досужий. И добрый. За то тебя и Бог милует. Верю, что недружбу ты мне не учинишь...

   — Помилуй, Борис Фёдорович! — воскликнул Фёдор, не понимавший, к чему клонит Годунов: в глазах правителя сияла сама доброта, но на лице лежали тени. — Сам-то отчего смутен? — думая, как повести разговор к концу, спросил Фёдор.

   — Смутен? А? Ты заметил? То я тревожусь о тебе, ибо держу тебя возле своего сердца. Много у тебя завистников всяких. Да авось Бог милует. А я тебе подарок приготовил.

Годунов выдержал паузу и бросил взгляд на Фёдора:

   — Службу тебе важную хочу сослужить. Будешь премного доволен. Чего и не мнилось тебе — получишь.

Годунов принял таинственный вид и внезапно покинул Фёдора; обратившись к вошедшей сестре Ирине:

   — Государыня!

Фёдор оставил царскую палату, не зная, что думать о словах Годунова.

В скором времени стало известно, что в Швецию двинулась большая рать, возглавляемая царём Фёдором. Вместе с ним выехали Годунов и Фёдор Романов. Тонкими намёками Годунов дал почувствовать Фёдору, что тот обязан ему участием в этом важном походе. Вперёд был выслан отряд во главе князем Хворостиновым. Шведы потерпели поражение под Нарвой и поспешили заключить мир с русским государством. Чтобы не потерять Нарву, они сдали города — Копорье, Ивангород, Ям. Для дальнейших действий нужны были военная смелость и дипломатический ум. Руководивший этой военной экспедицией Годунов не обладал ими, поэтому русские потеряли Нарву, которая была для России важнее городов, сданных шведами. Однако Годунов считал этот поход своим триумфом: мы-де показали шведам и полякам, что владеем военной мощью. И действительно, вскоре Польша, до этого водившая русских за нос, заключила с ними перемирие на двенадцать лет. А Годунов всем доказал, что он ныне сила большая, с которой всем придётся считаться.

Во всё время похода он держал Фёдора возле себя. Фёдор должен был видеть, с какой важностью вёл Годунов дипломатические переговоры со шведами, как почтительно обращался к нему командовавший шведами генерал Банер. Фёдору казалось смешным это петушиное тщеславие Годунова. Однако не все так думали. Не только на Руси, но и за рубежом многие видели, что Годунов стал самовластным правителем и что преследует он далеко идущие цели. Очевидно, нездоровье и бессилие царя Фёдора внушали ему надежду на престол. Подобные мысли приходили и Фёдору, но он не придавал им значения, ибо жив был царевич Димитрий.

К сожалению, в характере Фёдора Романова было много благодушия. Да и был ли в России того времени человек государственного ума и сильной воли, который понимал бы, какие беды ожидают державу, мог бы предупредить о грядущей беде! Впрочем, и голос такого человека не имел бы желанных последствий, а жизнь смельчака была бы насильственно прервана.

Фёдор понимал это.

Ему не раз приходилось думать о судьбе царевича Димитрия. Он знал, что Годунов ненавидел царевича, не скрывал недовольства, когда упоминал его имя, и не раз с не свойственной ему едкой насмешкой говорил, что Димитрий и не царевич вовсе, ибо мать его, Марья Нагая, не была царицей, что сын седьмой жены Иоанна не может иметь прав на престол. Имя царевича запрещено было поминать на ектеньях[25], заздравных молениях «О государе и доме его». Тем самым царевич как бы отлучался от царского рода. Служки Годунова распространяли в народе слухи о кровавых повадках царевича. Он-де любит мучить животных, а зимой лепит из снега бояр и рубит им головы, приговаривая: «Так будет в моё царствование».