Нет, сегодняшний пир для многих гостей был не закусками красен. Люди соскучились по новостям, и все чего-то ждали. Слышали, что на Салтыковых надвигается гроза, но они пришли на этот пир, чая милости для себя. Чего доброго... Родичи царской матери, сколько лет правили они «словом государыни». Казной государя она пользовалась как своей собственной. Да и собственная была немалой, ибо Марфа получала оброчные доходы с галицких волостей, полностью ей принадлежащих.

Думая об этом, гости пристальнее вглядывались в Марфу. На пир, как было замечено, она явилась в горностаевой шубе и собольей шапочке. Инокиня даже двери и окошечки в своей колымаге отделывала соболями. По ней ли иноческое житие? Филарет сделал её игуменьей, но где видно, чтобы игуменьи украшали себя драгоценностями? Пальцы унизаны перстнями... Нет, ей снятся не кельи, а царицыны хоромы, и хочется ей взять большую власть не по мере своих сил.

Марфа сидела немного поодаль от Филарета. Что они думали оба? Розно думали, как видно. А царь что-то бледен и смутен лицом. Гости с нетерпением ожидали, кого пожалует царь своей чашей. С кем будет милостив Филарет? Кого обнесёт первыми своей чашей?

Наготове были стольники, чтобы разносить напитки и вина, наготове был кравчий, главный радетель о царском питье. Чего гости, однако, ожидали? Они незаметно переводили взгляды с царя на патриарха, затем на Михаила Салтыкова. Ещё, казалось, не так давно он наряжал вина царю, потом его сменил новый кравчий. Но почему же Михаил Михайлович держится как-то особенно уверенно? Вот, подбадриваемый взглядами игуменьи Марфы, он приближается к царю с поклоном.

   — Дозволь, государь, службу тебе сослужить! Государыня-матушка сказывала, какое целение надобно тебе от простуды. Чаша романеи да молитва матушки любую хворь сымут...

Царь улыбнулся и, встретившись с сочувственным взглядом матери, велел стольнику, который особо прислуживал ему, передать свою чашу Михаилу Салтыкову. Тот взял её и вышел, но вскоре вернулся и протянул царю чашу, до краёв наполненную вином.

   — Жалую своей чашей братьев моих Бориса и Михаила! И да снизойдёт на нас доброе согласие! — произнёс государь.

Марфа одобрительно наклонила голову, а лица братьев просияли. Эта честь, оказанная им на миру, была добрым знаком. Авось гроза, кою предвещало им вмешательство Филарета в дело Марьи Хлоповой, минует их. А Борис к тому же ожидал ещё и поставления в боярский чин.

Наблюдавший эту сцену Филарет ничем, однако, не выдал своих чувств. Он пожаловал свою чашу князю Воротынскому. Может быть, он хотел этим показать своему сыну-царю, что жаловать надо достойных? Многие увидели в этом поступок, как бы поперечный ему.

Князь Иван низко поклонился Филарету и принял чашу. Пир пошёл своим ходом. Посыпались заздравные тосты, весёлые шутки. Лишь князь Воротынский казался безучастным к общему оживлению. Он грустно всматривался в лицо царя. Это было лицо дитяти, которому дали желанную игрушку. Он улыбался, но с лица его ещё не сошла как будто тревога: а вдруг отнимут? «Старшее поколение бояр, что всегда поддерживало царя, уходит. Их место занимают лихоимцы, жадные до власти и денег. Добро ещё, что у патриарха твёрдая рука...» — думал князь Иван.

Неожиданно раздался непонятный шум. Отворилась дверь в палату, и в ней показались скоморохи. Стража и кинувшиеся на помощь слуги гнали их обратно, но двое скоморохов, державшиеся ближе к стене, юркнули в залу. Охранники тотчас же кинулись к ним, но вдруг прозвучал властный голос Филарета:

   — Пусть войдут!

Один из скоморохов, в пёстрых лохмотьях, разрисованный красками под кота, сделал несколько шагов в сторону патриарха.

   — Чашник, подай скомороху вина! — велел Филарет.

Скоморох, похожий на кота, не спешил, однако, принимать чашу.

   — Низко кланяюсь тебе, высокий владыка, на добром слове.

Оглядев присутствующих, он добавил:

   — Всякий пьющий вино мудрее не делается.

Филарет рассмеялся.

   — Не преподносишь ли ты, скоморох, и нам свою мудрость?

Раздался смех. Пирующие оживились. Скоморох снова оглядел их и с насмешкой произнёс:

   — Не отрицаюсь, высокий владыка.

   — И в чём же твоя мудрость? — смеясь, спросил Михаил Салтыков.

Скоморох смерил его долгим взглядом.

   — Ты никак Михалка Салтыков будешь? Тот самый Михалка, что своей волей тягловые поборы делал. А намедни сёла норовил себе отписать. Ты да ещё брат твой Бориска. Глаза завидущие, а руки загребущие...

Последние слова скомороха покрыли гневные вопли братьев Салтыковых:

   — Государь, вели гнать скоморохов! Они бесчестят тебя!

Марфа остановила на Филарете гневный взор, очевидно, считая его главным виновником происходящего. И хотя скоморох удалился, Михаил Салтыков продолжал кричать о бесчестье, нанесённом государю.

Тогда Филарет голосом, не терпящем возражений, повелел ему перестать:

   — Холоп не может обесчестить господина, тем более царя!

Гомон стих. Пир пошёл своим порядком.

История со скоморохами породила много кривотолков. Одни винили Филарета: это он-де позвал на пир скоморохов, дабы обесчестить братьев Салтыковых. При этом жалели сердобольную игуменью Марфу, говорили о её добром влиянии на царя. Иные даже называли её страдалицей, которой приходится терпеть обиды и незаслуженные укоризны от жестокосердного Филарета. Лишь редкие люди осмеливались высказать истинное суждение о наглых и вороватых Салтыковых и мирволившей им царской матери.

Филарет знал о превратности изменчивой молвы. Он давно примирился с тем, что даже люди из его окружения считали его одни лисой, другие — волком. До него дошёл такой разговор о нём:

   — Филарет-то думает нам укорот дать.

   — Это как же?

   — А так... поначалу отменит старину, а там и вотчины лишит да в казну и отпишет.

   — Это как же?

   — А хитростью.

   — Навряд ли хитростью. Кто вошёл в чин волком, тому лисой никогда не бывать.

В такой обстановке, наперекор недоброжелательной к нему молве, Филарет решил дознаться истины, обелить правых и наказать виноватых.

В Нижнем Новгороде дожидалась своей судьбы несчастная царская невеста Марья Хлопова. У Филарета были основания думать, что её пытались отравить.

Обговорив со своим сыном Михаилом предстоящее судное дело, Филарет решил совместно с ним созвать совет из людей, которые не стали бы кривить душой. Туда вошли Иван Никитич Романов — брат Филарета, князь Иван Борисович Черкасский и князь Фёдор Иванович Шереметев.

Совет призвал для начала главного свидетеля — отца невесты Ивана Хлопова. Тот объявил, что дочь заболела во дворце, а в ссылке она была совершенно здорова. То же самое свидетельствовал и духовник.

Какие же были у братьев Салтыковых основания провозгласить болезнь царской невесты неизлечимой? Царь и Филарет решили послать боярина Фёдора Шереметева и чудовского архимандрита Иосифа вместе с врачами в Нижний Новгород, чтобы убедиться подлинно, что Хлопова здорова. Следователи нашли царскую невесту в полном здравии. Боярин Шереметев спросил её, отчего она занемогла, когда была во дворце, и Марья Хлопова ответила, что супостаты задумали её извести. Отец её Иван тоже утверждал, что дочь отравили Салтыковы.

Проделки Салтыковых и их злой умысел были очевидны. Был составлен указ об их ссылке. В этом указе было написано, что Салтыковы учинили помеху «государской радости и женитьбе». «Вы это сделали изменно, — говорилось в указе, — забыв государево крестное целование и государскую великую милость; а государская милость была к вам и к матери вашей не по вашей мере; пожалованы вы были честью и приближением больше всей братьи своей, и вы то поставили ни во что, ходили не за государевым здоровьем, только и делали, что себя богатили, дома свои и племя своё полнили, земли крали и во всех делах делали неправду, промышляли тем, чтоб вам при государской милости кроме себя никого не видеть, а доброхотства и службы к государю не показали».