В Сийский монастырь тоже пришла грамота. Велено было читать всем людям, что «литовский король Жигимонт преступил крестное целование и, умысля с панами радными, назвал страдника, вора, беглого чернеца расстригу Гришку Отрепьева князем Димитрием Углицким, чтобы им бесовским умышлением своим в Российском государстве церкви Божии разорить, костёлы латинские и люторские поставить, веру христианскую попрать и православных христиан в латинскую и люторскую ересь привести и погубить».

Эти патриаршую грамоту читали и по сёлам. По церквам пели молебны, был даже крестный ход. Однажды, когда Филарет стоял на клиросе, к нему приблизились странники. Один из них спросил Филарета:

   — А скажи, отец честной, ужели весь народ станут обращать в езовитскую веру?

Филарет успокоил их, а когда они ушли, много смеялся. То-то нагнал на всех страху Гришка Отрепьев! Но больше всего он смеялся над успехами самозванца, хотя и ликовал в душе, предвидя скорое освобождение. Не дивно ли, что самые именитые воеводы сложили боевые знамёна перед человеком, не искусным в ратном деле? Сколько помнил Филарет Григория Отрепьева, он был отнюдь не храброго десятка, да и в ратном деле не отличался.

«Именем, одним лишь именем царственного отрока — вот чем он берёт города, а потом и троном завладеет, — думал Филарет. — Видно, ты не ошибся, Филарет, когда пророчил скорый конец кровавому царствованию Годунова».

С этой надеждой он встречал ныне каждое утро. Он знал, что воцарение «Димитрия» вызовет смуту. Но разве в правление Бориса не было смуты и само его царствование не стало бедой для державы? О таких, как он, сказано в Писании, что они умствовали и ошибались, ибо злоба ослепляла их.

Филарет помнил, сколько жизней было загублено Годуновым ещё в те годы, когда он был правителем при царе Фёдоре. Он уже тогда расчищал себе дорогу к трону. Один ли царевич Димитрий был погублен по его злодейскому умыслу, как думали многие? Случайно ли Борис пытался отвести руку грозного царя, когда тот замахнулся на своего старшего сына Ивана? Зная нрав царя, он тем самым только сильнее распалил его гнев. Он окончательно вывел корень князя Владимира Старицкого, умертвив его единственную внучку, и был столь заботлив о своём царственном будущем, что ускорил кончину несчастного касимовского хана, великого князя всея Руси Симеона Бекбулатовича. А кому был опасен герой Пскова князь-Рюрикович Иван Петрович Шуйский, которого Годунов приказал убить в тюрьме?

И чем закончились для Бориса эти столь кровавые попечения о самом себе? Истинно так: кто копает яму другим, сам упадёт в неё. Филарет с чувством мстительного удовлетворения предвкушал пострижение Бориса в монахи и ссылку его в отдалённый монастырь. Неплохо бы в Антониев-Сийский. Филарет даже представил, как везут Бориса в том же самом возке, в сопровождении пристава Воейкова, а его, Филарета, здесь уже не будет. Воображая себе эту картину, Филарет смеялся. Никто не мог понять, отчего он смеялся. Это был тот смех «неведомо чему», о котором некогда пристав доносил царю Борису.

Тем временем пришла весть о смерти Бориса. Филарет догадывался, что его отравили, и не спасти его было ни врачам заморским, ни друзьям рачительным. Да и были ли у него надёжные друзья? Сколько лет царь Борис пестовал боярина Михаила Глебовича Салтыкова, доверив ему заботу о женихе дочери. Не заботами ли этого «друга» подсыпали яду принцу Иоанну, а через три года, выждав роковую минуту, отравили и самого Бориса? Как же он, такой предусмотрительный во всём, что касалось собственного здоровья, не предусмотрел коварство друзей, тех, кто способны творить зло, а следы умело заметать? Или ему была неведома древняя мудрость: «Ищи, кому это выгодно»? Разве Борису была неизвестна тайная приязнь любимого боярина к польскому королю? А коли так, сколь же ты был неумён, Борис, ежели не разглядел тайной опасности!

И снова пришли на ум слова из Писания: «Какую пользу принесло нам высокомерие, и что доставило нам богатство с тщеславием? Всё это прошло, как тень и как молва быстротечная». А покойный Борис был тщеславен, как все цари, вместе взятые. Сколько лет он копил в себе тайную жажду власти! Ещё будучи правителем, превзошёл своим богатством самого царя Фёдора и не потерпел рядом с собой такого же богатого человека — главного дьяка Андрея Щелкалова, сгубив его лютой опалой. А кого миловал? Филарет вновь представил себе боярина Салтыкова, неповоротливого, пучеглазого и столь же неумного, как царь Борис. Чаял, видно, боярин Михаил, что злодейство укрепит его положение и возвеличит в глазах Сигизмунда, которому он давно тайно потворствовал, и сейчас, верно, думает, что «Димитрий» станет преданно служить польскому королю. Как же, захотел верной службы от лихого молодчика. Ему власть самому надобна.

И Филарет впервые глубоко задумался о том, как «Димитрий» распорядится своей властью. Поначалу окружит себя надёжными людьми. В числе их мнил себя и Филарет. Чай, он приходится роднёй Димитрию, ибо Димитрий — единокровный брат царя Фёдора, а он, Филарет, брательник Фёдора.

Между тем события тех дней развивались трагически стремительно. После смерти царя Бориса 13 апреля 1605 года жители Москвы присягнули сыну его, Фёдору, целовали крест «государыне своей царице и великой княгине Марье Григорьевне всея Руси и её детям, государю царю Фёдору Борисовичу и государыне царевне Ксении Борисовне».

Однако можно было заметить, что присягали по необходимости, настроение людей не отвечало торжественности минуты. Москва полнилась слухами о царевиче Димитрии, о том, что бояре и воеводы, посланные воевать против него, перешли на его сторону. Михаил Глебович Салтыков упустил город Кромы, велел отвести наряд от городской крепости, «норовя окаянному Гришке». Воевода Басманов соединился с Салтыковым и князьями братьями Голицыными, объявив войску, что истинный царь — Димитрий. Воеводы послали князя Ивана Голицына в Путивль с донесением самозванцу о переходе царского войска под его начало.

3 июня к Лжедимитрию в Тулу прибыли послы от бояр и донских казаков. В Москву были отправлены князья Василий Голицын и Василий Мосальский для расправы с семьёй царя Бориса и патриархом Иовом. Патриарха с бесчестьем вывели из Успенского собора во время службы, сорвали с него святительские одежды, облачили в рубище и на простой телеге отправили в ссылку в Старицкий монастырь. Затем с неслыханной жестокостью покончили с семьёй царя Бориса: царицу Марью задушили, а юного царя Фёдора умертвили самым постыдным образом.

После этих трагических событий совершился торжественный въезд Лжедимитрия в Москву.

Филарет знал об этих событиях, и, хотя его радовали успехи самозванца, сулившие ему волю, поведение поддержавших Лжедимитрия бояр вызывало у него самые злорадные мысли. Те, кто некогда предал Романовых в угоду Борису, теперь предали самого Бориса и его сына — в угоду самозванцу. А задуют новые ветры — бояре и от «Димитрия» отрекутся. «Мало Грозный рубил боярские головы, — думал Филарет, — среди них нет ни одного достойного и разумного».

Была ли в этом приговоре горячка мыслей, или он был выстрадан годами лишений — показало время. Но и в более поздние годы Филарет не раз повторял: «С боярами знаться — греха не обобраться».

Хоть и далеко Сийский монастырь от Москвы, но и туда доходили важные вести из стольного града. Не зная, что думать, монахи были обеспокоены тем, что с «царевичем» шли поляки. Монахи опасались, что поляки станут переводить православных в католическую веру. Об этом только и говорили. Многие косились на Филарета, который, по всему видно, радовался победам Лжедимитрия. Временами Филарет бывал словно бы не в себе, сам с собою разговаривал, всех сторонился.

Первым необычное состояние Филарета заметил игумен Иона. Все эти годы он пристально присматривался к нему, пытаясь его понять. У него сложилось впечатление о Филарете как о человеке с мятежной волей, беспокойном властолюбце, запальчивом нетерпеливце, привыкшем ублажать себя земными утехами, отнюдь не склонном к посту и молитве. Дай ему волю — ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего.