Но он так и не сказал этих слов. Ему не дали говорить, обрывали злыми выкриками.

Только теперь Фёдор Никитич узнал, сколько у него было тайных врагов.

Боярский приговор состоялся лишь в июне 1601 года. В своём решении боярский суд руководствовался тайной волей царя Бориса. Видимо, оттого так долго тянулось это дело, что царь Борис трусил в душе, обдумывал, взвешивал, чтобы и Романовых убрать со своего пути, и остаться в стороне. Приходилось считаться и с мнением соседних держав. Он-то хорошо знал, как в своё время вредила царю Ивану его дурная репутация.

В приговоре Боярской думы была видна Борисова предусмотрительность. Фёдора Никитича решили постричь в Москве и под именем Филарета сослать в Антониев-Сийский монастырь на Северной Двине. Просьба его — не разлучать с супругой и детьми — уважена не была. Ксению также решили постричь и сослать в один из заонежских погостов. Пострижение супругов, кровно близких к царствующей некогда династии, делало их неопасными для династии Годуновых. И всё же царь Борис разбросал по дальним пределам всех их родственников: видимо, боялся заговора. Мать Ксении — Шестову — сослали в Чебоксары, в монастырь; Александра Никитича — в Усолье-Луду, к Белому морю; Михаила Никитича — в Пермь, в Ныробскую волость; Ивана Никитича — в Пелым; Василия Никитича — в Яренск; мужа сестры их, князя Бориса Черкасского, с женой и племянниками, детьми Фёдора Никитича, пятилетним Михаилом и его маленькой сестрой, с тёткой их, Настасьей Никитичной, и с женой Александра Никитича — на Белоозеро; князя Ивана Борисовича Черкасского — в Малмыж, на Вятку; князя Ивана Сицкого — в Кожеозерский монастырь; других Сицких, Шестуновых, Репниных и Карповых разослали по разным дальним городам.

Братьев Романовых заковали в кандалы. Каждого из них сопровождал преданный царю пристав. Стражи порядка отличались добросовестной тщательностью слежки. Они посылали донесения лично царю Борису. Им было ведомо тайное желание царя — погубить «злодеев».

Сохранилось письмо царя Бориса приставу, что сопровождал Василия Никитича Романова: «Приехавши в Яренск, занять для себя и для Василья двор в городе от церкви, от съезжей избы и от жилых дворов подальше; если такого двора нет, то, присмотря место, велеть двор поставить подальше от жилых дворов, да чтобы прохожей дороги мимо двора не было. На дворе велеть поставить хоромы: две избы, да сени, да клеть, да погреб, чтоб около двора была городьба. С двора Василья и детины его никуда не спускать и беречь накрепко, чтобы к Василию и к человеку его никто не подходил. Корму Василью давать с человеком: по калачу да по два хлеба денежных; в мясные дни — по две части говядины да по части баранины; в рыбные дни — по два блюда рыбы, какая где случится, да квас житный; на корм послано сто рублей денег. Что Василий станет говорить, о том пристав должен описать государю».

Эта мнимо добрая царская опека не обманула, однако, пристава. Он обращался с Василием Никитичем жестоко, заковал его в кандалы, кормил худо, и несчастный пленник вскоре умер, не прожив в ссылке и полугода. Но Годунов и в этом случае выставил себя невиновным в смерти опального Романова. Приставу он пишет: «По нашему указу Василья и Ивана Романовых ковать вам не велено. Вы это сделали мимо нашего указа». Но какой пристав мог бы позволить себе подобное своеволие? Очевидно, он действовал согласно устной инструкции. С Иваном Романовым обращались более человечно, оттого он и выжил, хотя находился в тех же условиях, что и Василий Никитич: их свели вместе. Убивать Ивана Романова не входило в замыслы Годунова. Он был калекой, хромым и одноруким, и потому не мог быть опасным претендентом на трон. Филарету Романову Годунов тоже решил сохранить жизнь: монах был не опасен ему.

Из мужского поколения Романовых уцелели только двое: Иван Никитич и Филарет Романов. Сын Филарета, Михаил, был слишком мал и не мог представлять угрозу трону Годуновых. Борис всё предусмотрел. Он думал в скором времени передать царство сыну Фёдору. Для этого были важные причины. Сам Борис был болен и мыслил успеть помочь сыну в управлений державой. К тому же он знал, что многие видят в нём убийцу царевича Димитрия и узурпатора царской власти. Сын же его будет царить по праву.

Итак, по решению боярского суда Фёдора Никитича постригли. Противиться было и бесполезно и опасно. Ссылка страшнее. Всё взвесив, он успокоился: «Ну что ж, пути обратного нет. Но Бог мне свидетель, я не дам Годунову сломить меня».

Фёдор — после пострижения Филарет — знал, что принуждение делает сильных людей ещё сильнее. Годунов решил сослать его на край земли, в Антониев-Сийский монастырь. Край дикий, лесной, там, сказывали, медведи подходят к стенам монастыря, а зайцы забегают прямо во двор. Ну и что? Он, Фёдор, ещё заставит Годунова пожалеть об этой опале. Поднять руку на Романовых! Вспомнит он о своём злодействе, когда под ним зашатается трон!

Годунов отнял у Фёдора права, имения и всё достояние, но лишить его связи с миром было ему не по силам. Оставались бояре, тайно сочувствующие Романовым, и дьяк Щелкалов, и Сапега. И не дознаться Борису о Григории Отрепьеве, которого бояре спровадили на выучку к казакам, чтобы после он мог уйти в Польшу и оттуда грозить Годунову.

Как из далёкого северного края держать связь с миром? И это обдумано. Устим снарядил своего сына следовать за боярином. Фёдору Никитичу он сказал, проникнув к нему в застенок:

   — В монастыре при тебе будет находиться Малой, и хоть бедного с богатым не равняют, а всё же он тебе сгодится. Вести тебе будет приносить и во всём верную службу сослужит.

В то же время Фёдор ещё и представить не мог, как необходима будет ему служба сына его холопа Устима. Кто бы подумал, что среди монастырского безмолвия Малой найдёт людей, связанных тайными связями с казаками и крамольными дворянами да детьми боярскими! С ними-то и станет сообщаться Малой.

Дорога в Антониев-Сийский монастырь лежала через Галич. Там в одном из монастырей, до своего бегства к казакам, временно пребывал Григорий Отрепьев. Среди служек этого монастыря был человек, который держал связь с казаками, получал от них верные вести и передавал их Малому. Всё это держалось в строгой тайне. С великой осторожностью и волнением допускал к себе Филарет Малого, которому удавалось в пути сделать вылазку в монастырь Галича.

Мог ли Филарет когда-нибудь помыслить, что будет чаять себе добра и спасения от молодого авантюриста, сына бывшего холопа! Отныне в далёкую ссылку его сопровождала надежда. «Рабо-царь» ещё пожалеет о своей злобе. И бояре пожалеют», — думал он. В памяти вставали слова из Писания: «Вожди слепых, комара оцеживающие, а верблюда поглощающие». Он повторял эти слова вслух и мысленно обращался к предавшим его боярам: «Сами-то как мыслите спастись? Никак. Недаром говорится: «Доносчику — первый кнут». Вы ещё пожалеете, что возвели поклёпы на Романовых».

Эти надежды на возмездие своим врагам и торжество над ними долго скрашивали угрюмое безмолвие его жизни в Сийском монастыре.

Филарет долго не мог войти в колею монастырской жизни. Не всегда ходил в церковь. Молился у себя в келье. О неизбежной беседе с настоятелем монастыря игуменом Ионой думал как о докуке, хотя и слышал о заболевшем старце слова добрые и похвальные. У Романовых, сколько он помнил, была давняя неприязнь к монахам и монастырям, ещё со времён Ивана Грозного, который притеснял монахов, а монастырские владения отписывал в царскую казну. Это, впрочем, не мешало ему оставаться благочестивым, ездить в монастыри на богомолье и чтить монастырский устав. Но всё это — на свой лад.

Что же спрашивать с бояр?

Многие из них далеко не всегда придерживались строгого благочестия. В Москве не новостью были домашние церкви, где служили попы по найму. Среди них нередко встречались обыкновенные бродяжки — тем самым понижалась роль духовного сана вообще.