Это была особая литература, состоявшая преимущественно из тетрадей, сшитых листов с выписками из Божественных писаний, житий святых и сказаний о чудесах, но попадались и светские повести. Цена была недорогой, доступной даже простолюдинам. Спасский Крестец становился понемногу средоточием народной грамотности. Жаль только, что между торговцами затевались свары. Это было делом обычным, и драчуны попадались даже среди попов.
Осторожный и разборчивый Никита Романович не спешил с покупкой книг, хотя у Федюшки быстро загорались глаза и он дёргал отца за рукав. Продавцы, видя это, назойливо предлагали боярину свою продукцию. На иных продавцах и образа-то Божьего на было. Ночами, видно, по притонам шастали, в зернь[4] играли, а днём о деньгах помышляли. Никита Романович пожалел, что пришёл сюда: пристойно ли знатному боярину появляться в местах скопления простонародья!
Никита Романович повернул в сторону Спасского моста, что был перекинут через водяной ров, окружавший кремлёвскую стену. Здесь стояли деревянные ларьки с разложенными по прилавкам книгами. Толчеи тут не наблюдалось, но и выбор книг был беднее, зато богаче их товарный вид. Тут имелся и «Русский хронограф», большой свод из всемирной истории, и «Сказание о князьях Владимирских». У Романовых эти книги дома были, и старший сын особенно любил легенду о получении Владимиром Мономахом царских регалий от византийского императора Константина Мономаха. Книга «Тайная тайных» была в царской библиотеке, но до времени боярин не советовал сыну читать её: отроку не уразуметь советов Александру Македонскому.
Никита Романович осторожно листал книги, представляющие собой рукописные списки, иные из них были оправлены в серебряный переплёт. Взгляд его быстро отыскал незнакомую книгу. Она была в политуре с искусным покрытием. Название книги было выведено рукой большого мастера: «Поучение Даниила, митрополита Всея Руси». Продавал книгу человек благообразной внешности, смуглый и темноволосый, в чёрном монашеском одеянии. Почувствовав интерес боярина, он начал наизусть читать первую страницу книги. Голос был низкий, приятный.
— «Подобает нам прежде всего, о благоразумные чада, возлюбить каждому из нас внимание и заботу о себе и осуществлять всячески искусное попечение о душах наших. Видите, как быстро идут дни жизни нашей? Как быстро бежит конь, и как птица по воздуху быстро летит — так и дни наши, и часы, и минуты проходят быстро. Ибо не вечны мы здесь, в настоящей жизни...»
Никита Романович спросил цену книги. Она была довольно высокой — двадцать рублей. Почувствовав колебания покупателя, продавец сказал, глядя на боярского сына:
— Книга сия надобна будет отроку в жизни предстоящей. Вижу: быть ему великим духовным пастырем на Руси.
— Пошто смущаешь отрока речами пустыми? — сердито одёрнул продавца Никита Романович.
— Видит Бог, то не вздорные речи. В очах отрока неизречённый свет и разумение высокое. Господь не оставляет без попечения избранных сынов своих. И славен будет отрок сей в веке грядущем.
— Побойся Бога, поп! Святое Писание остерегает нас от соблазна судить, ибо преткновение бывает многим.
Это произнёс один из бойких покупателей.
— А ты не встревай в чужую беседу, — с достоинством возразил продавец. — Бог на сердце зрит, человек же на лицо. — И, обратившись к боярину, он продолжал: — Великая польза и приобретение бывает чтящим священные правила и Божественные Писания. И на тебя, отроче, Господь прольёт свой несказанный свет яко на своего избранника. Государить тебе на Руси!
Никита Романович испуганно оглянулся при этих словах и встретился глазами с идущим мимо Фёдором Годуновым. Слышал или не слышал? Беда, коли донесёт царю Ивану. Не изветами ли и расположение царя к себе ныне сыскал?
Почувствовав что-то неладное, продавец несколько поправился:
— Я разумею духовное пастырство твоего отрока, боярин, в коем он сравняется с государями и почитаем будет, яко государь.
— Что ты болтаешь, старик! От века такого не было на Руси, чтобы духовному пастырю государить! — рассердился Никита Романович.
Его поддержал подьячий, наставительно заметив:
— Ты, поп, говори, да оглядывайся, дабы от твоих слов беды какой не было.
Послышались смешки:
— Коли поп глуп, то и греха не знает.
— А что людям скажет, на том ему: «Спаси Бог!»
Расстроенный Никита Романович отошёл от ларька, так и не купив книгу. И столь тяжко ему стало на душе, как никогда не было. Мысли испуганно метались. За что царь Иван приблизил к себе Фёдора Годунова и ласкает сына его Бориса? Не за изветы ли? И куда шёл ныне Фёдор Годунов с сыном-отроком? Боярин чувствовал, что в воздухе носилось что-то недоброе. Ему хотелось иметь львиные когти, чтобы защитить себя и своих чад от бесовской злобы новых ближников царя. Что там болтал этот старый поп о сулившем сыну духовом поприще? Никита Романович и думать об этом не хотел, ибо признавал лишь светскую власть.
Соображая, куда это направился боярин Годунов с сыном, Никита Романович повернул в сторону Спасских ворот. Охваченный волнением, он не заметил, как оттуда рысцой выехал князь Вяземский и едва не стоптал его. Каков? Ему не страшен и запрет царя на конную езду через святые ворота.
— У, какой свирепый! Яко бес, — вырвалось у Феди.
— Молчи, сын, о сём случае. Бес сей на службе у царя!
— А то, что он хотел стоптать нас, — это как? Ужели не скажешь о том царю?!
— Князь Вяземский несёт при царе важную службу!
Глаза отрока мстительно сверкнули.
— Дай срок, стану царём, я княжатам головы снесу и первым позову к ответу князя Вяземского.
Никита Романович почувствовал за спиной чьё-то присутствие и быстро оглянулся. Позади шёл боярин Годунов с сыном Борисом. Никита Романович понял, что они слышали Федины слова. Что за нечистая сила сводит его с ними! Теперь Годунов непременно доложит обо всём царю Ивану, и тот поверит ему, недаром держит его в особом приближении.
Чтобы одолеть опасные мысли, Романов-старший перевёл взгляд на Вознесенский монастырь и перекрестился на икону Спаса над вратами. Ажурный купол монастыря радостно сиял на солнце. Стрельчатые окна и арочки над ними были изукрашены каменной резьбой, а между арочками виднелись лёгкие колонны, увенчанные сверкающими крестами и подпираемые снизу белыми четырёхгранными столбами, вделанными в стену... И так легко становилось на сердце при виде этой красоты, что Никита Романович забыл на миг о своих опасениях. Он перекрестился и прочитал про себя молитву: «Спаси, Пречистая, от сглазу всякого и вражеского поползновения...»
Вспоминая позже эти впечатления, он понял, что ощутил в те минуты недоброе присутствие за спиной, оттого и пришла на ум эта молитва. Но, странное дело, когда он оглянулся, там никого не было: Годунов с сыном словно испарились.
Эта встреча имела, однако, опасные последствия для боярина. Вскоре после неё царь спросил его:
— Сказывают, отрок твой царём себя объявил?
Лицо царя оставалось спокойным и как будто не предвещало грозы. Но Никита Романович представлял себе, что могло последовать за этим вопросом. Смутись он хоть немного или помедли с ответом, и грозы не миновать. Его спасла находчивость.
— Намедни лекарь-голландец маскарад в хоромах затеял. Ну, смеху-то было!.. Маски диковинные смастерили, а Федьку моего нарядили львом и нарекли царём зверей. Ну, а прочие звери — бояре, значит. Федька и начал шашкой махать. Всех зверей распугал...
— Ты скажи своему лекарю: в моём тереме також маскарад на днях затеем...
Помолчав, царь добавил:
— Добро, что твой Федька бояр распугал. Толк из него будет...
Никиту Романовича спасла на этот раз любовь Иоанна к маскарадам. Он повеселел, стал разговорчив, благодушен.
Никита Романович подумал, что люди зря говорят, будто царь злой. А ты, человече, сам не плошай, умей сказать царю верное слово. А ежели разумом худ, то кто тебе в том виноват? Или не пример доброго разума судьба Ивана Шереметева? На пытке царь спросил его:
