— Иша давно прошла, а до субха ещё далеко, — сказал мирза, подавая Тамерлану пиалу с айраном.

— Не напоминай мне о намазах, — поморщился Тамерлан. — Пора сделать перерыв в усердном служении Аллаху. Как ты считаешь? Нет, пожалуй, ничего не отвечай, а то я знаю, что ты скажешь… Лучше мне вот что скажи: ты ведь урус, а у вас, урусов, я слышал, был такой святой Ульдемир[111], по которому и город назван, и будто бы этот Ульдемир всю свою жизнь прожил как нечестивец, тысячу жён имел, крови пролил немало, короче говоря, блудом и убийством запачкал свою душу. Но перед смертью охватил его страх, и он обратил урусов в назранскую веру и сам якобы обратился и крепко уверовал в Ису, которого назареи почитают за махди[112]. Правда ли, что за это урусы стали почитать Ульдемира своим святым?

— Да, правда, — ответил Искендер. — Ульдемир считается святым. Он действительно много блудил, покуда не уверовал в Ису, и руки свои обагрял кровью невинных, но всё-таки не так…

— Что — «не так»? — насторожился Тамерлан. Руки мирзы похолодели.

— Я хотел сказать…

— Ты хотел сказать: не так, как я, да?

— Я хотел сказать, не так много, как думает о нём хазрет, — стараясь говорить уверенно, возразил Искендер.

— Я и сам знаю, что мне нет спасения, даже если я действительно всей душой обращусь к Богу, — тихо проговорил Тамерлан. — Но мне вдвое тягостнее оттого, что душа моя остаётся такой же слепой и равнодушной к потустороннему миру, какой была и десять, и двадцать, и сорок лет назад. За чертой смерти я вижу только пустоту, небытие. Чёрное зияние.

— В назранской книге, свидетельствующей о житии и казни пророка Исы, — заговорил Искендер, набравшись смелости, — говорится о том, что когда Его распяли на кресте, с Ним вместе были распяты два разбойника. Один всячески хулил Его, говоря: «Если Ты Сын Божий, сделай так, чтобы мы спаслись», а другой уверовал в Него, хотя всю свою жизнь он был лютым разбойником, грабил, убивал, насиловал, но тут, умирая, уверовал в Бога и сказал:

«Иса, когда придёшь к престолу Всевышнего, помяни меня, чтобы облегчил Бог муки мои в аду».

— Что же ответил Иса? — оживлённо спросил Тамерлан.

— Он сказал: «Нынче же будешь со Мною у престола небесного Отца». Иса простил ему грехи за то, что он уверовал в Него.

Сказав это, Искендер внимательно всмотрелся в лицо Тамерлана. Великий эмир нахмурился, что-то человеческое промелькнуло в глазах его, но тотчас Тамерлан усмехнулся, и глаза его иронично сощурились.

— Пророк Иса никогда не был распят на кресте, — сказал он наконец, — подлые яхуды[113] забросали его каменьями и растоптали. Лживые назранские книги уверяют, что Иса был сыном самого Аллаха. Разве Аллах допустил бы, чтоб его сына распяли на кресте мерзостные яхуды? Скорее Аллах истребил бы всё человечество. Оставим этот глупый разговор. Давай лучше займёмся делом. На чём мы там остановились?

Мирза Искендер прочитал последнее, что они записали в «Тамерлан-намэ», о том, как Тамерлан пришёл в Сеистан и покорил город Карибыз. Великий эмир глубоко вздохнул, погружаясь в пучину воспоминаний и одновременно прикидывая, как выгоднее подать себя в следующем эпизоде. Искендер изготовился, весь обратясь в слух. Эпизод предстоял интересный — как же Тамерлан захочет описать несчастную сеистанскую битву, после которой он на всю жизнь сделался калекой?

— В том году мне исполнилось тридцать пять лет, — промолвил Тамерлан.

«Тридцать», — подумал Искендер, но написал так, как было сказано, — тридцать пять.

— Владетель Сеистана, эмир Малик-Махмуд, враждовал со своими соседями, ибо был отпетым разбойником, — продолжал Тамерлан. — Его крепко отлупили, он бежал из своей страны и просил меня помочь ему, предлагая в подарок несколько сеистанских крепостей.

Искендер дерзко опустил характеристику Малик-Махмуда как разбойника, попутно подумав: «Сам ты разбойник!» Впрочем, дальше он послушно записывал всё, что диктовал ему хазрет. Тамерлан снова завёл сказку о том, как Хуссейн совершал одну подлость за другой, и по закону сказки всякий раз он просил у Тамерлана прощения, а великодушный Тамерлан его прощал.

«Всё-таки любопытно, как же ты захочешь описать убийство Хуссейна?» — думал Искендер, записывая красивую легенду о том, как Тамерлан покорял крепости, а подлый Хуссейн брал себе всю добычу с этих крепостей и делил её между своими багатурами, но добренький Тамерлан и это ему прощал и прощал без конца.

— На сей раз нам пришлось иметь дело с почти неприступными укреплениями, — диктовал Тамерлан историю о взятии очередной крепости в Сеистане. — Мы пришли ночью, когда все жители спали крепким сном. Стража у них тоже спала вповалку. Я отдал приказ спешиться и подходить к крепости, оставив коней в отдалении. Мы запаслись добротными камандами[114] и пошли на штурм. Мои доблестные багатуры ловко использовали каманды и очень быстро вскарабкивались наверх. Вскоре они овладели башнями. Наступил рассвет. Я приказал громко трубить в трубы, обратился к Аллаху за благословением и повёл своё воинство на штурм. Крепость была взята почти без боя, и я поспешил совершить субх.

«Да уж, конечно!»

— Когда я стоял на молитве, ко мне привели связанных пленников, из тех, кто всё же отважился защищаться от нас. Они с трепетом ожидали жестокой расправы, но я сказал: «Вы — храбрые воины», приласкал их и отпустил.

«Разумеется, приласкал! Саблей! И отпустил в мир иной», — подумал Искендер и, вновь набравшись смелости, не стал писать о добром отношении Тамерлана к пленным, потому что тут наверняка крылась лицемерная ложь.

— Слух о моей блистательной победе прокатился по всему Сеистану, — продолжал свои мемуары Тамерлан. — В это время жители остальных сеистанских крепостей направили письмо эмиру Малик-Махмуду Сеистанскому, умоляя его взять их под свою защиту. Они писали: «Если эмир Тамерлан овладеет нашими крепостями, то ты, Малик-Махмуд, останешься без Сеистана, а мы — без головы».

«Чего же это они так страшились? — мысленно усмехнулся Искендер. — Ты же ласкал пленных и отпускал с миром!»

Тем временем Тамерлан приступил к рассказу о самой горестной своей битве:

— Бой был упорный. Я и двенадцать моих багатуров очутились в окружении плотного кольца врагов. Тут две стрелы поразили меня — одна в локоть, другая в ногу. Но я и внимания не обратил на них. Я весь был охвачен боем. Аллах держал мою раненую руку, и меч не вываливался из неё. Я уложил более ста воинов и вырвался из кольца врагов, опрокинул их и обратил в беспорядочное бегство. Я гнал этих мерзавцев по пустыне и рубил их, рубил, рубил! О-о-о-о-о!!!

«…в беспорядочное бегство», — написал Искендер и отложил перо. Тамерлан лежал на спине, и слёзы катились по его лицу. Он страдал, от жгучего воспоминания, и Искендеру стало искренне жаль его. Семидесятилетний старик, он всего достиг в своей жизни, о чём только может мечтать суетный человек, кроме счастья. Искендер особенно остро почувствовал, как несчастен его хазрет.

— О-о-о! — вновь простонал Тамерлан. — Если бы ты знал, Искендер… Только не пиши этого!.. Если бы ты знал, как ужасно было получить эти раны, сделавшие меня калекой. Какое блаженство иметь здоровые и сильные руки и ноги! До того я не задумывался об этом, но когда подлые сеистанские стрелы превратили мою руку и мою ногу в малоподвижные придатки… О Аллах! Как мне было больно!..

— Поверьте, я искренне сострадаю вам, хазрет, — сказал Искендер и не соврал — в этот миг ему действительно было жаль Тамерлана. Мысль: «А как же было больно тем, кого ты казнил сотнями тысяч!» — только приближалась к его душе.

— Я верю тебе, Искендер, — с благодарностью промолвил Тамерлан. — Разве я держал бы тебя при себе, если б не верил? Что-то я раскис некстати… Продолжим. Бери перо, Искендер. После боя я отправился в сторону Гармуза. Мне пришлось пробыть там некоторое время, пока заживали мои раны. Они всё же оказались серьёзные. Эмира Хуссейна я отправил в сторону Бакланата, снабдив его двумя сотнями всадников. Он овладел Бакланатом и все свои устремления направил на то, чтобы только побольше себе заграбастать богатства. О том, чтобы хорошенько управлять страной, он нисколько не заботился, и его багатуры стали роптать на него.