Горожане большей частью жались к дувалам близлежащих домов и караван-сараев или осторожно толпились в переулках. В руках у многих виднелись камни и заступы.

Сквозь разрывы в пелене пыли была видна шеренга чагатайских всадников. Они молча стояли спиной к полуразрушенным стенам цитадели. Абсолютно неподвижные, как изваяния. Поднятая подошвами дервишей пыль медленно оседала на их шапки и плечи, будто это были ветки и листья придорожных чинар.

Всадники не держали оружие наготове. Тимур знал, что им этого просто не нужно делать. Как только первый сумасшедший выбежит из переулка с занесённым в руке камнем, тут всё и начнётся. Нападающий не успеет бросить камень, как упадёт с простреленным горлом.

Чувствуя, что до такого поворота в развитии событий недалеко, Тимур решительно направил своего коня к цитадели. Все чагатаи этого гарнизона прекрасно знали его, он много раз приезжал в их расположение. Слегка тронув повод, двое стоявших в центре всадников, ничего не спрашивая, пропустили его.

Баскумча сидел под навесом в углу вымощенного камнем двора и играл в кости с одним из десятников. Преувеличенно вежливо поприветствовал он прибывшего, предложил чашу кумыса и участие в игре.

Не моргнув глазом Тимур согласился.

Сотник искренне обрадовался, вытащил из пояса и бросил на кошму потёртый кошель:

   — Здесь двести золотых дирхемов[22].

Тимур снял с пальца кольцо с большим индийским рубином:

   — Здесь вдвое больше. А тебе я советую спрятать твой кошелёк.

   — Почему? — усмехаясь, поинтересовался сотник.

   — Ты будешь играть не на деньги.

Единственный глаз сотника подозрительно заморгал.

   — А на что?

   — Ты не понимаешь?

Баскумча понял, впрочем, он с самого начала знал, что этот барласский молокосос явится для разговора о пленниках. Теперь он ждал, как гость поведёт разговор.

Тимур бросил рубиновый перстень на кошму, он подпрыгнул и подкатился к ногам сотника.

   — Это ещё не всё. Ты получишь ещё по пятьдесят золотых дирхемов за каждого пленника, сидящего сейчас в городском зиндане.

Из-за стен цитадели непрерывно доносилось многоголосое гнусавое нытье. Такое впечатление, что огромная отвратительная гадина ворочается на площади.

   — Ты не знаешь, о чём просишь, — сказал Баскумча, мрачнея и подбрасывая кости на ладони.

   — Я знаю, о чём прошу.

Кривой сотник усмехнулся:

   — Если так, Тимур, сын Тарагая, я и тебя должен бросить в тюремную яму. Все, кого мои люди схватили четыре дня назад, — сербедары или их пособники. Понимаешь, о чём идёт речь, или ты вчера родился на свет?

   — Тебе это приснилось, иногда людям снятся ужасные сны, сотник.

Баскумча стал подбрасывать кости повыше.

Гнусавое пение за стенами стало ещё отвратительнее.

   — Не будем об этом спорить, я своё дело знаю хорошо, я схватил врагов моего хана и могу ждать награды.

Баскумча махнул рукой, и игравшие с ним встали с кошмы и отошли.

   — Мне непонятно, почему ты о них так радеешь, Тимур, правитель Кашкадарьинского тумена. Ведь эти бесчестные заговорщики и тебя считают своим врагом, и если доведётся, они тебя не пощадят. Даже те из них, кого ты пытаешься сегодня спасти.

   — Сейчас важно не то, сербедары они на самом деле или оклеветаны кем-то.

   — А что же тогда важно? — широко открыл свой неприятный глаз чагатай.

   — То, что происходит сейчас в городе.

   — Если будет бунт, я его подавлю.

   — Я не сомневаюсь в этом, Баскумча, и не хочу бунта.

Сотник выбросил кости на кошму, они легли неудачно для него, было видно, как это ему неприятно. Произошло своеобразное гадание.

   — Это мой родной город. Если ты прольёшь кровь, я тоже вынужден буду пролить кровь. Ты знаешь чью.

   — Ты мне угрожаешь? Явившись сюда с двумя своими нукерами?

   — Нет, я просто предлагаю тебе выгодную сделку: много золота в обмен на людей, от которых тебе вряд ли когда-нибудь будет польза.

Сотник теребил длинный висячий ус.

   — Взвесь всё как следует, Баскумча. С одной стороны, золото, с другой — кровь. Ты правильно заметил, я явился сюда с двумя нукерами, но у меня осталось ещё двое, они мне как братья и даже ближе. И под их началом до сотни людей, умеющих держать оружие не хуже твоих всадников.

   — Как я объясню Токлуг Тимуру, почему я отпустил тех, кого схватил, считая их сербедарами? — с бессильной злостью в голосе сказал сотник.

Тимур, усмехаясь, взял кости с кошмы.

   — Скажешь, что расследовал это дело и обнаружил, что этих честных людей оговорили, а чтобы тебе поверили, повесь тех четверых гератцев, что занимались перекупкой серебряных монет на базаре. Все в городе знают, что они воры и законченные негодяи. Никто за них не вступится, горожане даже будут благодарны тебе.

Искра надежды засветилась в глазу сотника. Этот молодой негодяй сначала загнал его в угол, а теперь сам же предлагает выход. И не самый плохой.

   — Я должен подумать, Тимур.

   — Некогда думать. Эти, в колпаках, что кружатся на площади, вот-вот бросятся на твоих воинов. И тогда конец.

   — Кому?

   — Всем. Сначала, наверное, мне. А потом и тебе. Решайся, Баскумча. Ты всегда был умным человеком, выпутаешься. Тем более что говорить тебе придётся не с Токлуг Тимуром, а всего лишь с Ильяс-Ходжой.

Сотник выпучил на управителя свой единственный глаз.

Тимур бросил кости, и у него выпало двенадцать очков.

Что такое тюрьма на Востоке, невозможно понять, пока в ней не побываешь. Просто взглянув на людей, всего лишь несколько дней проведших в ней, можно было содрогнуться. Двери в стене, огораживающей зиндан, распахнулись, и чагатаи стали тупыми концами копий выталкивать бывших узников наружу.

Танцующие дервиши, ломая свои концентрические круги, бросились к ним навстречу, мгновенно на площади образовалась пёстрая человеческая смесь, так что если бы Баскумча внезапно раздумал и решил вернуть подозреваемых в сербедарстве обратно, ему не удалось бы это сделать.

Когда Тимур в сопровождении Байсункара и Мансура вышел на площадь, то разделил участь бывших узников зиндана, то есть попал в плотное, потное, постоянно внутри себя движущееся месиво.

Правитель был встречен приветственными криками, каждый тянулся благодарно дотронуться до него. Один особенно настырный дервиш прямо повис на Тимуре, невыносимо гнусавя:

   — Сказали те, которые в огне, стражам геенны: «Позовите нашего Господа, чтобы Он облегчил нам наказание хотя бы на день». Они ответили: «Разве не приходили к вам ваши посланники с ясными знамениями?» Они сказали: «Да». Они сказали: «Призывайте же!» Но призыв неверных только в заблуждении.

Тимура раздражала эта навязчивость, кроме того, он никак не мог отделаться от мысли о том, кого он, собственно, освободил. Сербедаров? Но Баскумча прав тогда, стоило ли навлекать гнев чагатаев, извлекая из-под замка своих тайных недоброжелателей?

И этот голос! Даже через специфический перелив гундосого пения чудилось правителю что-то знакомое в этом голосе.

Тимур схватил назойливого дервиша за плечо и резко сорвал с него колпак.

   — Тихо! — прошептал тот, снова прячась под колпаком. Редкая бородёнка, ледяные глаза.

   — Маулана... — Тимур не успел договорить, чёрная вонючая ладонь легла ему на губы. Он брезгливо оттолкнул её и слегка отстранился: — Что тебе нужно?

   — Мне уже ничего. Всё, что ты мог, ты уже сделал и для меня, и для нас.

   — Тогда прощай.

   — Погоди, правитель, и узнаешь важное.

Тимур огляделся. Вокруг — пыльная, гнусавая вакханалия. Мансур и Байсункар стояли за спиной господина, положив руки на рукояти кинжалов.

   — Говори.

   — Уходи из этого города и больше не возвращайся. Завтра новый владетель Мавераннахра въедет в Самарканд, послезавтра его люди будут здесь.

   — Кто он?