— О Аллах! — вздохнул он наконец. — Как прекрасен твой мир!

Появился Борондой Мирза[102].

— Хазрет, — обратился он к Тамерлану, — послы короля Энрике прибыли.

— Пусть идут сюда. Я приму их здесь. Здесь хорошо. Мне кажется, сам Аллах полощет пальцы в этом фонтане.

— Слушаюсь и повинуюсь, хазрет.

По обычаю, сначала явились не сами послы, а привезённые ими подарки. Если бы великий эмир остался ими недоволен, он велел бы гнать послов в шею. Ему были представлены три огромных сундука великолепной резной работы, украшенные инкрустациями и эмалью.

Первый сундук оказался доверху набит золотыми и серебряными кубками такой прекрасной работы и столь разнообразными, что присутствующие зацокали языками. Были здесь кубки в виде ананасов и раскрывающихся лилий, раззявивших пасть китов и лопнувших на две половинки арбузов, вместо ножек у некоторых были атланты, несущие саму чашу кубка на плечах, а один кубок вообще представлял собой сложное строение — подставка его была выполнена в виде широкой и плоской черепахи, на ней передними ногами стоял конь, у которого вместо задних ног и крупа извивался кольчатый змеиный хвост, на коне сидел могучий бородач, поднявший вверх руки и несущий в них огромный сахарно-белый наутилус, обрамленный тонкими золотыми узорами, и в довершение всего по закручивающейся поверхности наутилуса скакал лихой наездник с копьём в руке.

Этот кубок весьма позабавил Тамерлана.

— Франки — известные охотники до выпивки, — сказал он. — Ясное дело, что треть подарков посвящена винопитию.

В другом сундуке оказались произведения толедских оружейников — алебарды и пики, булавы и перначи, тяжёлые двуручные мечи и тонкие шпаги.

— И это хороший подарок, — сказал Тамерлан. — Напившись вина из кубков, возьмём в руки оружие и пойдём крушить что попало.

В третьем сундуке лежали драгоценности — подвески и серьги, перстни и браслеты, гребни и диадемы, из золота и серебра, украшенные рубинами и гранатами, изумрудами и жемчугом, сапфирами и горным хрусталём.

— Ну а намахавшись оружием, король Энрике предлагает нам обратить внимание на наших любимых жён, — усмехнулся Тамерлан и приказал поставить сундуки покамест у входа во дворец.

Затем, опять же по этикету, было подано письмо от короля Энрике, ведь если понравились подарки, то могло не понравиться привезённое послание. Но письмо, зачитанное немедленно, удовлетворило великого эмира, и он наконец разрешил привести самих послов.

При виде них Тамерлан не сумел сдержать игривую гримасу — они и впрямь были смешно одеты, причём смешнее всех выглядел Мухаммед Аль-Кааги, который зачем-то, видать из солидарности, тоже обрядился в испанский костюм. Приближённые Тамерлана, идущие следом за послами, и не скрывали своих глумливых улыбок, тыча пальцами то в остроносые башмаки чужеземцев, то в пышные плечи их жакетов. Сам великий эмир по сравнению с послами выглядел весьма скромно — он к этому случаю обрядился в светло-зелёный шёлковый халат без рисунка и особой выделки, перехваченный простым белым поясом, и лишь высокая белая шапка его была украшена наверху большим рубином и по краям отделана жемчугом и яшмой. Одеяния испанцев были сплошь в узорах и украшениях, сверкали драгоценными камнями и золотой вышивкой.

Шедший впереди послов дон Альфонсо Паэса де Санта-Мария, выяснив наконец, кто из присутствующих Тамерлан, сложил руки на груди, поклонился и припал на правое колено. То же сделали сопровождающие его дон Гонсалес и дон Гомес.

— А они довольно гибкие, эти франки, — фыркнул Тамерлан.

Послы поднялись с колен, сделали по три шага вперёд и повторили приветствие. Встали, ещё три шага и вновь — руки на груди, поклон, на левое колено.

— Этак они до завтра будут раскланиваться, — сказал Борондой Мирза.

— Точно! — усмехнулся великий эмир и поманил испанцев левой рукой: — Эй, идите сюда!

Борондой, Шах-Малик и Нораддин подошли к трём послам, взяли их сзади под мышки, подвели вплотную к тому месту, где сидел великий эмир, и довольно грубо поставили их на оба колена. Однако того требовал этикет — приветствовать Тамерлана, стоя перед ним на обоих коленях.

— Хорошо, — сказал Тамерлан. — Встаньте и подойдите ещё, а то я вас плохо вижу. Сядьте вот сюда, ну, хотя бы на край фонтана.

Присутствующие переглянулись — уж не собирается ли он отправить их туда же, где плавали красные ферганские яблочки?

— Ну, — сказал великий эмир, когда послам перевели сказанное и усадили на край фонтана, — как там поживает мой дорогой сын, эмир Энрике? Как его дела? Что он поделывает? Здоров ли? Ездит ли на охоту? Спит ли с теми жёнами, что я ему послал?

Послы, когда им перевели вопросы, несколько удивились, что Тамерлан называет их короля своим сыном, но, решив, что так положено, не подали виду.

— Ваше Величество, достопочтеннейший сеньор Самарканда и властелин трёх частей света! — заговорил дон Альфонсо.

Мухаммед Аль-Кааги переводил Тамерлану, склонившись к самому уху эмира.

— Наш сеньор, великий и славный дон Энрике, Божьей милостью король Кастилии и Леона, послал нас, чтобы засвидетельствовать то огромное уважение, которое он к вам испытывает. Всюду разносится слава о вас, и всяк слышал ваше имя. В землях, освящаемых благословением Папы Римского, есть лишь один монарх, способный сравниться с великим Тамерланом, и сей монарх — король Кастилии и Леона дон Энрике. Куда бы ни направил он своих послов, правители любой страны тотчас рады встретить их, но мы нисколько не огорчены тем, что вынуждены были ждать аудиенции у великого эмира в течение одиннадцати дней, ибо понимаем, к стопам какого величия прислоняем ничтожные главы свои.

Когда Мухаммед перевёл Тамерлану эти слова, эмир в душе усмехнулся — всё-таки задело франков, что он так долго томил их ожиданием. Тамерлан махнул рукой, делая знак, чтобы дон Альфонсо приостановил свою речь.

— Нораддин, — обратился он к стоящему рядом сановнику, — я давно хотел спросить: почему ты не носишь бороду?

— Она у меня плохо растёт, клочковатая, — пожал плечами тот.

— Вот и я думаю, не сбрить ли мне свою бородёнку, уж больно она у меня общипанная, — теребя худую бороду, задумчиво произнёс великий эмир. — Пожалуй, так и сделаю. И усы сбрею. Явлюсь в Китай совершенно лысый, безусый и безбородый. Вот китайцы-то удивятся! Посол, можете продолжить.

— Я хотел выразить тот восторг, — продолжал дон Альфонсо, — который все мы испытывали неизменно, проезжая через бескрайние просторы империи великого Тамерлана. Рука повелителя Азии, словно волшебный жезл, превратила недавние пустыни в цветущий сад. Но больше всего великолепия мы увидели, конечно, в самом Самарканде и его окрестностях. Оросительная система, изрезавшая Мавераннахр вдоль и поперёк, не имеет подобных нигде в мире, жители многолюдных селений славят имя Тамерлана, рука которого щедро одарила их богатством и роскошью…

— Второй раз рука, — пробормотал Тамерлан. — Почтенный посол, позвольте спросить, какая именно рука — левая иди правая?

Дон Альфонсо, когда ему перевели вопрос эмира, растерянно задумался, затем ответил:

— Полагаю, что десница…

— А вот и нет! Как раз левая. Десница-то у меня почти как деревянная. Продолжайте.

Дон Альфонсо, сбитый с толку, сначала робко, затем, видя, что его больше не перебивают, принялся вовсю расхваливать красоты Самарканда и Кеша, сказал, что нигде в мире нет такой архитектурной утончённости вкуса, восхваляя сад Гюль-Баг, во дворце которого послы прожили с позапрошлого воскресенья до нынешнего понедельника. Дон Альфонсо так восторгался цитронами, мандаринами и лимонами, будто в Испании нет ни лимонов, ни апельсинов, так расхваливал фонтаны и водоёмы, будто в Европе никогда не видывали ни фонтанов, ни водоёмов.

— А какие в том саду разгуливают звери! — воскликнул дон Альфонсо в запале, усердно отрабатывая инструкцию о том, что любому восточному правителю надо как можно восторженнее расхваливать даже самые мелкие чудеса, имеющиеся в его владениях. Да и не только восточному. — Мы нигде не видели таких оленей и фазанов, как в саду Гюль-Баг, клянусь своей шпагой! А какие великолепные кушанья нам подавали! Особенно хороша была лошадь, зажаренная целиком. Нигде в мире так не готовят! Мы рады случаю поблагодарить великого сеньора за присланные нам подарки. Кстати, принёсший мне дарованные платье и шапку вассал Тамерлана и пояснил, что чем именитее посланники, тем позже великий сеньор их принимает, для начала угощая и одаривая.