— Друга, брата... Но Тимур, и это всем известно, ведёт в Самарканде строительство почище моего.

   — Чингисханово установление запрещает возведение стен вокруг городов и особенно строительство городских цитаделей... — начал было вмешиваться в разговор Масуд-бек, но его прервали.

   — То есть как это? — вспылил Хуссейн. — Мне оно запрещает, а ему нет?!

   — Все законы действуют до тех пор, пока живы люди, готовые им следовать, — сказал Маулана Задэ.

   — Не говори загадочными фразами, я не выношу, когда со мною так разговаривают!

   — Я только хотел сказать, хазрет, что в Мавераннахре есть люди, которые считают, что в этом отношении вы не равны с твоим бывшим братом. Они до такой степени потеряли стыд и ум, что пришли к выводу, что Тимуру не только можно, но и надлежит заниматься укреплением Самарканда, тогда как тебе подобные шаги в отношении Балха следует запретить.

   — Запретить?!

   — Именно.

   — И кто они, эти люди?

Маулана Задэ непритворно вздохнул:

   — К сожалению, их довольно много. Правители Шаша, Ходжента, Отрара, Тавриза, Бухары... Только худован-задэ из Термеза придерживается той точки зрения, что все владетели Чагатайского улуса должны быть равны пред словом Чингисхана.

Хуссейн нахмурился:

   — Твои сведения верны?

   — К несчастью.

Масуд-бек снова попытался стать участником разговора:

   — Тимур присылал в Балх людей с советами прекратить строительство. Но как можно было таким советам последовать без того, чтобы не признать его верховенства над собой. Он даже намекал, что вступит в союз с Кейхосроу, если его предупреждения не возымеют действия.

Маулана Задэ усмехнулся:

   — Для меня в этом не было бы ничего удивительного, ибо сношения меж ними постоянны.

Эмиру Хуссейну разговоры именно на эту тему были особенно неприятны, он даже не удержался от того, чтобы поморщиться, и тут же переменил тему:

   — Служить, ты сказал, да?

   — Сказал.

   — А в чём может заключаться твоя служба? Как ты сам, наверное, догадываешься, мне не хотелось бы иметь такого человека, как ты, подле себя. Ведь может статься, что на самом деле в твоей голове никакая не служба, а желание меня зарезать, когда я проникнусь к тебе доверием и стану неосторожен. Ты на это рассчитывал, признайся?

Маулана Задэ шумно хмыкнул, настолько громко, что по-восточному этикету проявил настоящую непочтительность.

   — Отчего мне хотеть твоей смерти, хазрет, только от того, что ты когда-то хотел моей? Жизнь изменчива, и те, кто когда-то были близ сердца, становятся далеки, как горы северных стран. Тебе разве не приходилось встречаться с такими историями, а, хазрет?

   — Очень редкие из людей, находящихся при мне, имеют данную мною привилегию задавать мне вопросы. Не усугубляй своими речами собственной участи, она и так плачевна.

   — Припадаю к стопам твоим, хазрет. Просто иногда отвечая вопросом на вопрос, о большем даёшь представление спрашивающему, чем в тех случаях, когда отвечаешь по правилам. А что касается той службы, что я Мог бы тебе сослужить, то замечу, что конечно же не надеялся я, что ты так наивен и доверчив, чтобы оставить меня при своей персоне. Я прошу службы вдали от твоего дворца. И в том месте, где она тебе ныне более всего необходима.

   — Где же это место?

   — В шатре Тимура.

Хуссейн подёргал ноздрями. Уже не первый раз за время разговора собеседник огорошивал его слишком резкими поворотами своей речи. Такому тучному и основательному человеку, как балхский эмир, это никак не могло понравиться.

   — Я объясню сейчас подоплёку моих слов. Но объяснение опять пойдёт не по прямому пути, я умоляю уделить мне толику внимания и терпения.

Маулана Задэ перевёл дух, возражения не последовало, он мог продолжать.

   — Тимуру непостижимым образом удалось объединить вокруг своих замыслов очень многих владетелей Мавераннахра. Они готовы поддерживать его во всех начинаниях. Самых ретивых я тебе уже перечислял. Тавриз, Шаш, Бухара... И знаешь, что здесь самое поразительное? Я встречался с некоторыми — они понимают, чего им будет стоить их подпадание под власть того, кто возвысился неимоверно в Самарканде. Понимают, что им придётся поделиться частью власти, и всё же идут на это.

Хуссейн слегка наклонился вперёд. Наконец-то этот разбойник заговорил о вещах, которые его всерьёз интересовали.

   — Что-то сломалось в головах. Семя чингисидово выродилось, будущее этого блистательного рода представляется мне ужасным. Но не это занимает меня больше всего. Я бы мог безропотно проглотить свои слёзы и похоронить горестный плач по потомству Потрясателя Вселенной в недрах сердца своего, когда бы на место верховного душителя, на место главного палача выдвигали кого-то другого, а не Тимура.

Огладив свою бороду рукою, унизанной перстнями, Хуссейн поинтересовался:

   — Когда ты успел возненавидеть своего тайного друга? Помнится, были времена, когда ты оказывал ему большие услуги. Спас семейство и прочее...

   — Не хочется в присутствии столь высокомудрых собеседников говорить вещи, которые вертятся на языке у любого болтуна. Но сказать придётся. Как враг может с течением времени сделаться другом, так и друг по прошествии лет и дней может превратиться во врага.

   — Наоборот, — сказал Масуд-бек.

   — Что наоборот? — одновременно спросили Маулана Задэ и Хуссейн.

   — Вторую часть изречения нужно поставить на первое место, а первую на второе.

Эмир раздражённо махнул чётками на племянника и велел сербедару говорить далее.

   — Ты прав как никогда, хазрет, напоминая мне о тех временах, когда я совершал во имя Тимура деяния, на которые не был способен ни один из его друзей и нукеров. А он прогнал меня. Ведь если ты не забыл о том, то я не забыл тем более. А он выгнал меня как собаку. Издавна, очень из далёких времён идём мы с ним соседними тропинками. И почти всегда вели они в одном направлении, не один и не два раза пересекались, и горько мне теперь сознавать, что разошлись отныне навсегда.

   — Проще говоря, ты рассчитывал, что Тимур оценит твою преданность и хитроумие и сделает тебя своим визирем?

   — А он сделал визирем Байсункара, этого простака, — усмехнулся Масуд-бек.

   — Байсункар не был мне соперником. Тимур его любил, ценил его преданность, но никогда не пускал в глубины своего сердца, не делился своими самыми тайными мечтами о будущем. И не потому, что не доверял, просто Байсункар как был, так и остался простым нукером, которого возвысили за личные воинские подвиги и сделали потом визирем, потому что он стал калекой. Он ведь хромает почти так же, как сам Тимур, только на левую ногу. Вот и весь секрет его возвышения.

Хуссейн злорадно усмехнулся:

   — Теперь понятно. Кажется, при Тарагаевом сыне появился кто-то, кто истинно завладел его сердцем, и ты понял, что отставлен и отринут не на время, а навсегда.

Маулана Задэ закрыл глаза и опустил голову.

   — Кто этот человек? — спросил эмир.

   — Его зовут Береке. Одни говорят, что он сын бывшего худована-задэ из Термеза, другие утверждают, что он родом прямо из Мекки. Что он прибыл оттуда специально, дабы вручить Тимуру какие-то тайные и очень древние знаки, которые подтверждают его право на власть над всеми правоверными Чагатайского улуса и землями, к нему прилежащими.

   — Лучше пусть правы будут первые, — задумчиво сказал Масуд-бек, — я уверен, что слух о прибытии этого Береке из Мекки сам Тимур и распускает, чтобы поднять свой авторитет. Не потому ли к нему примкнули все мелики и худован-задэ, что наслушались этих разговоров.

Маулана Задэ покачал головой, насколько ему позволяли деревянные скрепы колодок.

   — Возблагодарил бы я Аллаха, когда бы это было так.

   — Ты хочешь сказать... — начал было Хуссейн, но Маулана Задэ позволил себе перебить его:

   — Если Тимур начнёт против тебя войну, все владетели Мавераннахра поддержат его и войну ты проиграешь, хазрет.