Правители других крупных городов междуречья рек Сыр и Аму молчаливо признали право безродного, по большому счёту, барласского батыра командовать в Самарканде и Кеше, но он чувствовал, что это признание, да и сама власть его неполноценна и неустойчива. Стоит ему один раз оступиться, как найдутся желающие напомнить, что верховной властью в здешних землях имеют право пользоваться только представители рода чингисидова. Всё же другие, будь они даже семи пядей во лбу и с десятью туменами войска, всегда останутся временщиками и узурпаторами.

Побуждаемый такими размышлениями, решил Тимур позаботиться о законности установленного им порядка. Ничего особенно необычного придумывать ему было не надо. В эти бурные времена многие сильные люди оказывались в положении, подобном тому, в котором оказался сын Тарагая, и тогда они приглашали на царствование кого-нибудь из потомков рода Чингисхана, которых имелось во всех окружающих землях во множестве. Родовитые царевичи приглашались на роль царствующих, но не правящих. Приличие, таким образом, было соблюдено, а суть дела не затронута.

Тимур решил последовать примеру своих предшественников и соседей.

Стало быть, решено было призвать чингисида, но кого именно?

Как всегда в таких случаях, Тимур решил для начала спросить совета у тех, чьей преданности доверял безраздельно. Мансур, Курбан Дарваза и Байсункар явились на зов в новый дворец эмира, который он воздвиг посреди большого чинарового сада в северной части города.

Приближённые выслушали решение своего хазрета и задумались, они знали, что Тимур не любит, когда ответы на его вопрошания выпаливаются сразу. В этом был элемент притворства, потому что у каждого из них ответ на вопрос, кого именно звать в церемониальные цари Самарканда, был готов давно. Мансур и Байсункар считали, что на этом месте лучше всего смотрелся бы Суюргатмыш; племянник хорасанского правителя Курбан Дарваза, с детских лет ненавидевший всё хорасанское, вплоть до ковров, желал Адиль-хана, внука хана Синей Орды[55].

Интересно, что Тимур заранее знал о предпочтениях своих старинных соратников и считал, что обе стороны по-своему правы. Спрашивал он их, конечно, всего лишь для того, чтобы соблюсти определённый ритуал. Зачем спешить, когда спешить нет никакой необходимости. Ведь сказано: быстро — значит скучно.

Обдумав свои давным-давно принятые решения, ходатаи за Суюргатмыша и Адиль-хана начали говорить. Долго, обстоятельно и в высшей степени уважительно по отношению друг к другу. Тимур и слушал, и не слушал. Историческая традиция приписывает римлянину Гаю Юлию Цезарю умение одновременно читать, писать и разговаривать. Возможно, если бы барласский батыр, ставший мавераннахрским эмиром, научился вовремя чтению и письму, он бы смог составить конкуренцию древнему италийцу по части одновременной эксплуатации этих умений. Но и в том, чем Тимур обладал от природы, он достиг успехов немалых. Что имеется в виду? Правитель Самарканда мог одновременно слушать, думать о своём, вспоминать и мечтать.

О том, что он слушал и слышал, сказано выше; думал Тимур при этом, что своему уму он доверяет всё же больше, чем преданности своих соратников; вспоминал о своих давнишних разговорах с Шемс ад-Дин Куларом (причём совершенно непонятно, почему это вдруг); мечтал о том, какие он возведёт стены вокруг Самарканда.

Байсункар и Курбан Дарваза закончили говорить и теперь почтительно и одновременно значительно молчали, ожидая реакции хазрета.

Тимур погладил бороду искалеченной рукой. Движение это давно уже вошло у него в привычку, и было трудно сказать, какой части тела оно приятнее, руке или бороде.

   — Я согласен с вами.

Соратники невольно переглянулись.

   — Да, со всеми вами согласен, вы не ослышались. Оба кандидата, названные вами, имеют право занять то место, которое мы им приготовили. Меня радует то, что мои ближайшие советники готовы к размышлениям во благо государства.

Ближайшие советники скромно и польщённо потупили глаза. Хазрет редко кого хвалил.

   — Да, Суюргатмыш родовитее Адиль-хана, но верно и то, что дед Адиль-хана правоверный мусульманин, в то время как отец Суюргатмыша весьма приблизительно следует заповедям Пророка.

Батыры хорошо знали своего господина и после этих слов поняли, что, как бы он ни хвалил их сегодняшние советы, следовать он им не собирается.

   — Я остановил свой выбор на другом представителе славного царственного рода.

   — Кто же это? — не удержавшись, спросил Мансур, когда молчание после слов хазрета затянулось.

   — Кабул-Шах Аглан.

Мансур, Курбан Дарваза и Байсункар с одинаковым изумлением поглядели на эмира.

Тимур усмехнулся:

   — Вижу, что изумил вас. Сейчас я развею это изумление. Вы, конечно, слышали, кто такой этот Кабул-Шах Аглан.

   — Он дервиш! — воскликнул Курбан Дарваза.

   — Хуже того — он поэт! — с едва скрытым в голосе негодованием высказался Мансур.

   — Он живёт в горах, в пещере. Как животное! — завершил парад характеристик Байсункар.

Тимур кивнул:

   — Всё, что вы сказали, справедливо. Но справедливость не венец творения, а лишь правильно выбранный путь. Подумайте над этими словами. Но потом, когда мы закончим говорить. А сейчас я скажу вам вот что. Я решил призвать Кабул-Шаха Аглана, и я призову его. Многим он уступает тем чингисидам, за которых высказываетесь вы, но в одном он многократно превосходит их.

   — Что ты имеешь в виду, говоря это, хазрет? — спросил нетерпеливый Мансур.

   — Суюргатмыш и Адиль-хан наверняка согласятся на наше предложение, согласятся царствовать не правя, но в глубине души и тот и другой будут мечтать о дне, когда смогут к своему блеску прибавить ещё и власть. Кабул-Шах Аглан никогда не допустит такого желания в своё сердце. Нельзя вожделеть того, от чего добровольно отказался. Это во-первых...

Тимур вдруг прервал речь, и прервал надолго, так что соратники сочли возможным поинтересоваться, о чём он счёл нужным умолчать.

   — А «во-вторых», хазрет, что «во-вторых»?

«Во-вторых, я не хочу вас ссорить друг с другом. Ибо, если я предпочту Суюргатмыша или Адиль-хана, я нарушу равенство между вами. Тот, чей ставленник станет самаркандским ханом, воспарит в мыслях своих, возмечтает о туманных усладах будущего возвышения, и с этого начнётся раскол. Трещина его пройдёт через моё сердце. Чтобы не потерять никого из вас, я никого из вас не поддержу».

Так подумал Тимур, но не произнёс вслух ни слова из того, что подумал.

Байсункар, Мансур и Курбан Дарваза разошлись в недоумении, так и не дождавшись ответа на своё «во-вторых». Всего лишь в недоумении, а такое настроение высокостоящих не опасно для государственного порядка.

На следующий же день были отправлены люди на поиски того места, где скрывается царевич, ставший дервишем и поэтом. Оказалось, что поиски его не такая уж простая задача. Когда вокруг человека много слухов, большая часть из них, естественно, оказывается ложной. По одним — Кабул-Шаха видели в горах Бадахшана, по другим — он блуждал в низовьях реки Аму. И в горы, и в речные низовья были отправлены отряды. И тот и другой вернулись ни с чем.

Поиски продолжались несколько недель, и с каждой неделей недоумение Тимура становилось всё больше. Как может бесследно затеряться человек, который не прячется и имя которого у всех на устах?

Нет брадобрея и погонщика в Мавераннахре, не знающего наизусть хотя бы несколько газелей[56] его сочинения. Его меткие остроты цитируют и учёные улемы, и сквернословы-чайханщики, а его самого — нет.

Где же он?

Может быть, умер?

Нет, весть о смерти распространяется быстрее, чем любая другая, она распространяется, даже когда её не распространяют.

Чем долее тянулось это непонятное положение, тем раздражённее становился Тимур. Он слишком привык к тому, что когда он принимает решение, оно должно быть выполнено. Кроме того, Самарканду и в самом деле был крайне необходим законный правитель. Сверх этого ему было неудобно перед Байсункаром, Мансуром и Курбаном Дарвазой. Получается, что их кандидатам, пусть и несколько сомнительным, но всё же живым людям, он предпочёл неуловимый, бесплотный дух. Пустое, блуждающее по дорогам молвы имя.