— Какой, брат?

   — Отчего это Маулана Задэ могло прийти в голову спрятаться, когда он приглашён на пир к людям, которые уже доказали своё дружеское к нему расположение?

Тимур кивнул с самым серьёзным видом:

   — Да-а, непонятно это.

Он почти не слушал вопросы Хуссейна, он был занят размышлениями. Честно говоря, он надеялся, что толстяк не сумеет разгадать его план и не свяжет исчезновение бывшего богослова с тайными замыслами своего брата. Жаль, кажется, были соблюдены все меры предосторожности: эмир не оставался наедине с Маулана Задэ ни разу. Сам Хуссейн был слишком весел и пьян, чтобы о чём-нибудь догадаться. Только два объяснения его внезапной проницательности можно себе представить — чья-то умная наблюдательность или чьё-то подлое предательство. Что касается наблюдательности, то она не является доблестью Хуссейна, тем более пьяного. А предательство... Предать мог только Байсункар... Это исключено. Масуд-бек! Ну конечно!

Тимур попытался вспомнить, попадался ли ему на глаза этот юноша во время вчерашнего пира после того, как поднял бокал за здравие Абу Бекра. Нет, не попадался. Значит, пьян не был. А что может делать трезвый человек на пиру?

   — Ты молчишь, Тимур?

Хуссейн был страшен: ноздри раздуты, глаза налиты кровью, кулаки сжаты. Нет, такого не убедить ни в чём и ни в чём не разубедить. Однако, что ему так дался этот Маулана Задэ?

   — Что ты хочешь услышать от меня, Хуссейн?

   — Правду!

   — Ты говоришь со мной, будто с преступником, послушай свой голос.

   — Я говорю так, как считаю нужным говорить!

После этих слов Тимуру стало совершенно ясно, что увильнуть от объяснения не удастся. Когда нет возможности оторваться от погони, надо разворачиваться и атаковать в лоб!

   — Ты прав, я посоветовал Маулана Задэ не приезжать сегодня, даже не посоветовал — велел!

После этого неожиданного признания Хуссейн как-то сник, он оказался в положении человека, перед которым внезапно распахивают дверь, служившую объектом его атак. Это проявилось даже в его позе — Хуссейн качнулся, слегка потеряв равновесие.

   — Велел?

   — Да.

   — Почему?!

   — Я хотел спасти ему жизнь.

Хуссейн с трудом преодолел удушье, вызванное возмущением и злостью.

   — Этому бандиту?!

Тимур спокойно кивнул:

   — Да.

   — Но... — Хуссейн продолжал задыхаться, — но что тобой руководило?

Тимур не торопясь затянулся лёгким наркотическим дымом и ответил:

   — Мной руководило чувство благодарности.

   — Твои слова для меня темны и...

   — Я сейчас всё объясню. Ты помнишь, наверное, что моя старшая сестра жила постоянно в Самарканде?

   — Помню.

   — Когда мы выступили, с тем чтобы защитить город от Ильяс-Ходжи, именно у неё в доме оставил я своих жён и сыновей, дабы не подвергать их превратностям кочевой военной жизни.

   — Это я понимаю, говори же дальше!

Тимур хотел было снова угоститься дымом кальяна, но раздумал.

   — Когда мы отступали, у меня не было времени забрать свою семью с собой. Мне оставалось только уповать на то, что судьба помилует их, что Аллах послужит им защитой.

   — И что же было дальше?

   — И вот в один из дней, уже после того как висельники захватили власть в городе и отогнали чагатаев... или, может быть, ещё до того, вдруг прибывает ко мне всё моё семейство в целости и сохранности.

Хуссейн недоверчиво и недовольно усмехнулся:

   — Не хочешь ли ты сказать, что это спасение из Самарканда было делом рук Маулана Задэ?

   — Именно это я и хочу сказать.

   — Он солгал тебе, чтобы выговорить себе снисхождение!

   — Но моя семья цела.

   — Ну и что?

   — То есть как «ну и что»?! Мои сыновья живы, а не мертвы, Хуссейн. Маулана Задэ мне так же отвратителен, как и тебе, но если мои жёны и мои слуги говорят, что это именно он позаботился об их безопасности в обезумевшем городе, я не могу не быть ему благодарен.

Хуссейн не знал, что возразить. После утреннего разговора с Масуд-беком он верил только в одну причину Тимурова споспешествования этому рябому висельнику: названый брат, почувствовав, что начинает уступать великолепному и более родовитому союзнику первенство в Мавераннахре, решил обзавестись союзником. А то, что Маулана Задэ — союзник сильный, было известно всем. Все эти хурдеки и абу бекры, вместе взятые, не стоили его одного. Бывший богослов обладал особенными способностями, вся степь была наслышана об отрезанных головах Буратая и Баскумчи. И если такой человек станет союзником Тимура, это будет сильный союз.

Именно такие мысли внушал своему дяде хитроумный Масуд-бек, признаний именно в таких замыслах хотел добиться Хуссейн от названого брата, направляясь к нему в шатёр.

История про спасённую семью несколько сбила его. Объяснение мягкого отношения Тимура к рябой гадине выглядело и понятным и убедительным. Разве он сам, великолепный Хуссейн, не поступил бы так же с человеком, оказавшим ему такую услугу?

   — Согласись, Хуссейн, он многим рисковал. Весь город был настроен против нас, и если бы кто-то узнал, что Маулана Задэ спас от справедливой расплаты семейство эмира-предателя, ему пришлось бы худо, несмотря на все заслуги перед горожанами. Городская чернь не имеет представления о великодушии и чести.

Возразить на это было нечего, поэтому Хуссейн молчал. Лицо его опять покраснело.

   — Я понимаю, какие мысли привели тебя ко мне, брат.

   — Как ты можешь это понимать?

   — Я давно тебя знаю, и все эти годы ты непрерывно находишься в венце моих размышлений. Мне вот что кажется: ты подумал, что я замыслил против тебя что-то чёрное, собираюсь сговориться с твоими врагами и нанести предательский удар в спину, дабы забрать себе всю власть над Мавераннахром.

Хуссейн изо всех сил старался скрыть, что ход его мыслей разгадан. Ему было немного стыдно за то, что мысли эти были столь неблагородны, и страшно досадно, что из тайных они сделались явными.

   — И знаешь, почему это происходит?

   — Что?

   — То, что в сердце у нас, самых близких людей, может сыскаться место для чёрных подозрений, для мелкого недоверия, знаешь?

Хуссейн пожал плечами, предлагая говорить дальше.

   — Потому что мы живём теперь в отдалении друг от друга. Расстояние рождает недоверие. И вот что я ещё понял, Хуссейн, и весьма горько мне было это понять, и не возрадовалось моё сердце от этого понимания. Раньше я считал, что настоящая дружба не требует доказательств. Она сама рождает доказательства. Мне не надо знать, хорошо или плохо то, что сделано, мне важно знать, другом или врагом сделано это.

   — Это верные слова, Тимур.

Хозяин шатра разочарованно кивнул:

   — Но теперь я с горечью вижу, что доказательства дружбы необходимы.

Хуссейн смущённо покашлял, как человек, ставший причиной чьего-то разочарования.

   — Ты шёл ко мне, Хуссейн, чтобы обвинить меня в том, что я совершил преступление против нашего союза, против нашей давнишней дружбы, я же припас и сейчас предъявлю тебе доказательство того, что моё отношение к тебе не изменилось. Что я по-прежнему верен всему сказанному и всему сделанному совместно.

   — Доказательство?

Тимур позвал слугу, тот позвал Байсункара, Байсункар послал стражников, и те привели в шатёр одноглазого купца, тайного посланца Кейхосроу, владельца Хуталляна.

Когда тот притерпелся к полумраку, царившему в шатре, и увидел, кто перед ним находится, то с глухим стоном рухнул на пол.

Хуссейн, повернувшись к Тимуру, спросил:

   — Кто это?

   — Он сейчас сам скажет.

Один из стражников ударил древком копья лежащего в копчик, тот глухо простонал, но остался в прежней позе.

   — Поднимите его! — велел Тимур.

Двое дюжих воинов схватили купца за плечи, оторвали от ковра.

   — Подведите его поближе, эмиру Хуссейну плохо видно.

Хуссейн, наклонившись вперёд, внимательно всматривался в лицо перепуганного человека.