Бывший богослов подумал, что это пожелание из уст человека, до такой степени не выглядящего здоровяком, должно было бы показаться забавным, если точно знать, что под ним не скрыта тайная угроза. Поэтому он только поклонился и ответил пожеланиями славы и долголетия.

   — Господин мой благодарен тебе за ту помощь, которую ты оказал его семье в те дни, когда некому было окружить её заботой, когда желающих мстить было намного больше, чем способных сочувствовать.

Тимур почти не сомневался, что трюк с телегами, набитыми соломой, придумал и осуществил именно Маулана Задэ, но чтобы убедиться в этом окончательно, велел Байсункару произнести эти слова, и в том случае, если Маулана Задэ выразит хотя бы малейшее недоумение по поводу сказанного, мгновенно прервать встречу.

Бывший богослов никакого сомнения не выразил, отблеск самодовольной улыбки появился на его лице. Он был рад тому, что оказался столь предусмотрителен.

Можно было продолжать разговор.

И Байсункар продолжил его. Всё, что он говорил дальше, было для сердца бывшего богослова менее приятно, чем всё сказанное выше.

Во-первых, он объяснил Маулана Задэ, как эмиры относятся к произошедшему в Самарканде: они считают происшедшее злонамеренным бунтом. Победу над чагатаями расценивают как случайность.

   — Пройдёт малое время, и блеск победы померкнет, а злонамеренность бунта выступит на первый план. Ты умный человек, Маулана Задэ, так сказал мой господин, и ты не можешь этого не понимать.

Бывший богослов молчал.

   — А злые намерения только тогда хороши, когда они жестоко наказаны в назидание всем замышляющим худое.

Далее советник Тимура сказал, что эмиры рано или поздно Самарканд возьмут и только слепец может этого не видеть и только глупец не понимать.

   — Одно и то же чудо не случается дважды, Маулана Задэ.

И на эти слова ничего не ответил собеседник Байсун-кара.

   — И когда дойдёт до наказания тех, кто виновен в злонамеренном бунте, не ты ли будешь первым стоять в списке, Маулана Задэ, подумай?

   — Твой господин на угрозы значительно более щедр, чем на похвалы.

   — Он напоминает тебе об опасностях, которые тебе угрожают, чтобы ты выше ценил его похвалы.

В глазах бывшего богослова мелькнули искры интереса.

   — Говори же, благородный Байсункар.

   — Хазрет не хочет, чтобы в ответ на то, что ты спас его семью, тебя посадили на кол.

   — Видит Всевидящий и все сопутствующие ему, что я разделяю желание твоего господина!

   — Но тебе, должно быть, известно, что весы, на которых будут взвешиваться поступки, находятся не только в руках у моего господина.

Маулана Задэ слегка помрачнел.

   — Известно, благородный Байсункар, но что же делать? Как помочь восторжествовать справедливости?

   — Надо бросить на весы, которые справедливость держит в руках, кое-что ещё!

Маулана Задэ был несколько озадачен.

   — Ещё? Что ещё?

Глядя на него внимательным, спокойным взглядом, Байсункар сказал:

   — Надо сделать так, чтобы Хурдек и-Бухари и Абу Бекр явились на встречу с эмирами.

   — Но это же...

   — И как можно скорее.

   — Вы их убьёте... — язвительно начал Маулана Задэ, — ...и тогда ты получишь возможность беспрепятственно покинуть город и увести отсюда всех, кого пожелаешь.

Бывший богослов ощерился, заходил кругами по комнате, почёсывая рябые щёки.

   — Очень уж неточные весы у вашей справедливости, тебе не кажется, благородный Байсункар?

Байсункар пожал плечами:

   — Ты имеешь возможность сам проверить все гири, Маулана Задэ.

Сербедар остановился, широко расставив ноги и заткнув большие пальцы рук за красный пояс.

   — Ты говоришь, покинуть беспрепятственно город?

   — Это не я говорю, это говорит справедливость. Устами моего господина.

Раздражённый смешок в ответ:

   — Я могу покинуть город в любой момент, и мне не нужно для этого ничьего разрешения!

Байсункар в ответ улыбнулся:

   — Я знаю, что ты имеешь в виду. Мы слышали историю про головы Буратая и Баскумчи.

Собиравшийся и далее бросаться словами, Маулана Задэ осёкся и насторожился.

   — И должен сказать тебе, таинственный и предусмотрительный Маулана Задэ, что история с головами не может повториться, так же как и история с горящим хлопком на улицах Самарканда.

   — Почему?

   — Потому что ты не Старец Горы, а бывший слушатель самаркандского медресе. У того были сотни федаинов[51], готовых в любое время отдать свою жизнь по первому его требованию, тебе же удалось втянуть в свои сети несколько безрассудных мальчишек, и весь их запал ты истратил на то, чтобы запугать Ильяс-Ходжу.

Маулана Задэ снова заходил по комнате, но намного медленнее.

   — Кроме того, Ильяс-Ходжа был не готов к такому повороту, чагатаи считают все рассказы про ассасинов сказками времён хана Хулагу. А Тимур готов ко всему.

   — Так чего хочет Тимур? Чтобы я привёз к нему Хурдека и-Бухари и Абу Бекра? Привёз на расправу? Но кто меня убедит в том, что расправа над ними не будет и расправой надо мной?

Байсункар пожал плечами:

   — Никто.

   — То есть как «никто»?!

   — Тебе остаётся лишь довериться благородству эмира Тимура и его чувству благодарности.

Маулана Задэ громко засмеялся:

   — Где это видано, чтобы прочные взаимоотношения людей строились на принципах благородства и благодарности?

   — И тем не менее у тебя нет другой надежды, кроме как на благородство и благодарность.

Обессиленный этим невыносимо глупым, на его взгляд, разговором, бывший богослов рухнул на подушки, что-то бормоча про себя и нервно хихикая.

   — Вот в чём тебе ещё даёт слово мой господин: в первую встречу твоих висельников никто не тронет, и они вернутся в Самарканд сытыми и довольными. Твоя честь, если она имеет для тебя значение, будет сохранена.

Маулана Задэ оторвал лицо от подушек и покосился в сторону Байсункара:

   — И я вернусь?

   — И ты.

   — Тимур не возьмёт меня в свою свиту?

Визирь отрицательно покачал головой:

   — Нет.

Оттолкнувшись от подушек, Маулана Задэ сел на них.

   — Тогда я ничего не понимаю. Для чего тогда эта встреча? A-а, угощение будет отравлено!

   — Нет, угощение не будет отравлено.

   — Ничего не понимаю, ничего не понимаю, — торопливо и недовольно бормотал сидящий.

   — В своё время ты всё поймёшь. И потом, тебе ведь важнее не то, понимаешь ли ты что-нибудь, а останешься ли ты цел. Правильно?

Маулана Задэ покосился на него, злобно мерцая глазами.

   — Кто знает, кто знает...

Утром следующего дня группа примерно из сорока всадников выехала из Самарканда в направлении местности Кан-и-Гиль. Сербедарские вожди долго спорили относительно того, стоит ли брать с собой большую охрану. И предмет для спора действительно был.

С одной стороны, не могли же они приехать в становище эмиров втроём, с другой — слишком большая свита могла быть сочтена эмирами несоответствующей их чину и положению и, стало быть, оскорбительной.

Сошлись на сорока всадниках. И не много и не мало. Путешествие совершалось в молчании, всё, что три соратника могли сказать друг другу, было сказано накануне и не по одному разу.

С вершины небольшого плоского холма они впервые увидели шатры эмирского войска. Зрелище это было впечатляющим, трудно было окинуть его одним взором.

Инстинктивно посольство висельников притормозило бег коней — в этом сказалось их последнее сомнение в правильности принятого решения.

Но недолго суждено было длиться этому сомнению. Оказалось, что навстречу им высланы встречающие — несколько десятков всадников в праздничном облачении. Они издавали приветственные крики и запускали в небеса стрелы.

Положив ладонь на рукоять меча, Хурдек и-Бухари наклонился к уху Абу Бекра: