Тимур вспомнил их совместное сидение на дне глиняной тюрьмы под градом скорпионов и тарантулов: когда судьба издевалась больше, тогда или сейчас?

Ненужные размышления, бессмысленные.

Опять наплывает волна забытья.

Куда же направляется Хуссейн? Орламиш-бек не стал преследовать беглецов, догадавшись, что они не вернутся и никакой теперь опасности не представляют.

Ах да, Балх!

Тимур вспомнил, что Хуссейн решил проверить, как обстоят дела в его родовой вотчине. По слухам, которые носились по степным и горным дорогам, ставленник Кейхосроу Хуталлянского то ли умер, то ли бежал, город фактически никем не управляется.

Ладно, пусть Балх. Выбирать не приходится. Хуссейн обещал сыскать всех лучших лекарей в округе. Есть такие травы, отвары которых творят чудеса с человеческими костями и жилами.

   — Мы ещё поохотимся с тобой, брат, — сказал Хуссейн при последней встрече.

Тимур догадывался, что такие слова годятся только для того, чтобы утешить больного, и говорящий нисколько не верит в то, что говорит. Тимур собрался с последними силами и усмехнулся, глядя названому брату в глаза:

   — Почему только поохотимся? Мы ещё повоюем.

Тимур лежал в своём шатре неподалёку от Балха, это кочевье отвёл ему Хуссейн, после того как ему удалось овладеть городом. При эмире остались лишь самые верные — Мансур, Байсункар и Курбан Дарваза. Но надо честно сказать — лица их не светились безмятежной радостью и уверенностью в будущем. Местные лекари оказались бессильны против тех повреждений, кои получил сын Тарагая. Усилий они не жалели, мазей и отваров доставляли в избытке, но поправлялся эмир медленно. Он и сам подозревал, и умные из окружающих догадывались, что виной скорей всего не раны и ушибы, а та внутренняя душевная хворь, что овладела удачливым и бесстрашным воином. Может, он сам был виноват? Слишком вознёсся, посчитав Маулана Задэ тенью своей, а названого брата — двойником? Не заносился ли он в мечтах в слишком отдалённые пучины времени, предвкушая своё единоличное величие в Мавераннахре, где не будет уже ни одного, ни другого?

Да, вознёсся. И теперь лежит, распластанный на потёртом ковре, обмазанный вонючими мазями, обставленный чашами с отвратительными горькими настоями, в то время как бывший ученик медресе плетёт свою сербедарскую сеть, охватившую, по слухам, не только Самарканд и его окрестности, но и Бухару.

Он, непобедимый, изворотливый, неприхотливый, проницательный Тимур, видит сны о собственном несбывшемся величии, а жадный, сладострастный кутила Хуссейн возвращает себе родовое гнездо, цветущий город Балх, и посылает болящему брату кушанья из дворцовых кухонь.

Эмир стал молчалив и неприветлив, ни с кем почти не разговаривал, даже вид здоровых, крепких сыновей, что стараниями Тунг-багатура и его старшей сестры были тайно вывезены из Самарканда в становище под Балхом, не радовал его. Что толку в обладании хорошими сыновьями, если им нечего оставить, если ты нищими отправляешь их в мир? И такие полубезумные мысли порой являлись в голову эмира.

Однажды в его шатре появились Курбан Дарваза и Мансур. Пользуясь болезнью своего хазрета[41], они промышляли мелким разбоем, грабили чагатайских (как они утверждали) купцов, пригоняли небольшие отары овец. Но поскольку сил у них было мало, то успех им сопутствовал не всегда. У караванов была стража, а овечьи отары часто охраняли хорошо вооружённые отряды. Так вот, очередной набег оказался крайне неудачным — добычи никакой, потерь предостаточно, особенно в лошадях.

   — Надо где-то достать лошадей, — глухо сказал Мансур, скромно глядя в пол.

Тимур сидел, обложенный подушками, и бесшумно посасывал мундштук кальяна, он в последнее время весьма пристрастился к этому удовольствию.

   — Что же вы сделали с прежними? — спросил он.

   — Загнали, — ещё глуше сказал Мансур.

Курбан Дарваза, стоявший рядом, вздохнул и отвернулся.

   — Загнали. Во время погони или во время бегства?

Смущённое молчание было ему ответом.

   — От кого же вы бежали?

   — Их было больше. Намного, — запальчиво начал Курбан Дарваза, — и мы едва не сломали им хребет...

   — Это были люди Кейхосроу. Они воюют против Хуссейна, а значит, и против нас, — объяснил Мансур.

   — Много пало лошадей?

Курбан Дарваза кивнул:

   — Много. В случае внезапной перекочёвки многим придётся идти пешком.

Эмир снова пососал мундштук кальяна.

   — Надо добыть лошадей.

   — Вот мы и пытались...

   — А денег нет... — очень тихо, как бы размышляя вслух, произнёс Тимур.

Нукеры его ничего в ответ на это говорить не стали, помолчали, переминаясь с ноги на ногу.

   — Езжайте к Хуссейну. Он даст денег.

Мансур развёл руками:

   — Мы попросим... Но он не даст. Деньги имеют особую власть над душой твоего названого брата, хазрет, и ты это знаешь лучше нас.

   — Он не рассчитался с нами за Сеистан. Напомните ему об этом. Нельзя, чтобы несправедливость продолжалась, даже ради того, чтобы сохранить добрые отношения с братом. Но я вижу, что вы не радуетесь тому, что вам придётся навестить правителя Балха?

Нукеры собрались уходить, как вдруг Мансур вспомнил что-то и, повернувшись, сказал:

   — Мы не все неприятные новости сообщили тебе, хазрет.

   — Не все?

   — Нам попался на дороге один купец... Выяснилось, что он родом из Кеша.

   — Говори, что замолчал?

   — Он сообщил нам, что умер твой учитель.

   — Какой ещё учитель?

   — Шемс ад-Дин Кулар.

Тимур усмехнулся:

   — Успокойся, Мансур, ты не сообщил мне ничего нового, просто напомнил о давнем горе.

   — Давнем?

   — Что тебя удивляет?

   — Этот купец всего пять или шесть дней как вышел из Кеша.

Лицо Тимура сделалось вдруг сосредоточенным. Неловким, но решительным движением он отстранил кальян.

   — Приведи его сюда, Мансур.

   — Кого, хазрет?

   — Этого купца.

   — Не знаю, здесь ли он...

Эмир бросил в его сторону тот обжигающий взгляд, от которого за последний месяц его воины отвыкли.

   — Пусть окажется, что он здесь. И живой.

Привели.

Обычный, низкорослый, с длинной бородой персиянин. Он очень потел от страха, и взгляд у него был бегающий. Сердце эмира не доверяло таким людям. И ещё меньше стало доверять, когда пойманный открыл рот, лишённый передних зубов. Рот этот стал извергать сплошь лживые слова. Мансуру и Курбану Дарвазе уже виделась верёвка на шее этого незадачливого рассказчика, но Тимур не спешил, он подробно расспрашивал суетливого торговца, когда тот последний раз видел достойнейшего учителя Шемс ад-Дин Кулара, сам ли он его видел или только слышал рассказы о нём. Подробно расспросил и о похоронах святого шейха, и о том, где именно состоялось его погребение. Выслушав подробные и обстоятельные ответы на все свои вопросы, погладив левой рукой бороду, Тимур сказал спокойным и одновременно убийственным тоном:

   — Ты лжёшь.

Купец рухнул на ковёр к ногам эмира, как будто его ударили дубиной по затылку. Он знал, что ожидает человека, которому Тимур бросил такое обвинение. Когда схлынула первая волна ужаса, он принялся ещё более торопливо, подробно, с перечислением и добавлением новых, самых мелких, самых незначительных деталей рассказывать, как выглядел святой шейх в момент их последней встречи и во что его облачили в день похорон. Чем быстрее он говорил, тем меньше его слова действовали на Тимура. И особенно раздражали эмира брызги слюны, летевшие из-под верхней губы безумно вспотевшего купца.

   — Ты лжёшь, потому что мой учитель, шейх Шемс ад-Дин Кулар, умер больше месяца назад, и я узнал об этом через несколько дней после этого.

Купец замер, как-то сразу поняв, что дальнейшими словоизвержениями ничего изменить нельзя. Он только прошептал:

   — Не убивай меня, хазрет. Проверь...