— Да, вода, своя вода, вода, за которой не надо выходить из крепости?

   — Ручей... из горы бьёт родник.

   — За всю свою жизнь не видел более удобного места для неприступной крепости. Почему её до сих пор здесь не построили?

Слегка приостановившийся великий визирь подумал, что слова «за всю свою жизнь» в устах столь молодого человека звучат по меньшей мере странно.

Измождённые люди валялись прямо на улицах. Вперемешку со скелетами. Скелетами людей и животных. Вдоль улиц бродили угрюмые, запылённые босые бородатые воины с копьями наперевес. Пешаварцы, догадался Тимур. Можно было только посочувствовать государю, вынужденному положиться на такое воинство.

   — Вот, — сказал великий визирь, указывая на невысокий покосившийся дом за полуразрушенным саманным забором.

Эмиры не поняли, в чём тут дело, и вопрошающе воззрились на Гердаб-бека.

   — Дом. Здесь...

И только тогда Хуссейн и Тимур догадалась, о чём идёт речь. Итак, в этом хлеву живёт повелитель Сеистана Шахруд-хан. Ворота были навсегда распахнуты и в распахнутом состоянии изувечены. Порог жилища был почему-то усыпан птичьими перьями. Никто не встретил гостей. Одинокий пешаварец, судя по всему приставленный для охраны высокородной особы, уныло сидел в сторонке, прислонившись спиной к уличной печке и поставив копьё между колен.

Тимур и Хуссейн вошли внутрь. Тихо, жарко, уныло.

Шахруд-хана они нашли в небольшой затемнённой комнате, он стоял на коленях на коврике, брошенном на глиняный пол, и методично отбивал поклоны. Один, два... сто. Хуссейн и Тимур как заворожённые наблюдали за ним. Очень скоро они перестали надеяться, что он увидит их и хоть как-то отреагирует на появление гостей, но что-то мешало уйти, трудно было просто отвернуться от этого зрелища: правитель Сеистана молча и неутомимо отбивает никому, кажется, не посвящённые поклоны.

Гердаб-бек тронул за локти одного и другого, и выведенные из полутранса эмиры вышли из дома наружу. Там великий визирь объяснил им, что так продолжается уже несколько недель. Хан почти ничего не ест, по крайней мере не каждый день принимает пищу, прекращает отбивание поклонов только тогда, когда теряет сознание. Очнувшись, поспав немного, он принимается за своё странное дело снова. Это жилище он выбрал себе сам. В тот самый день, когда после разгрома дружины скрылся в этом селении. До него здесь жил местный праведник, ненормальный человек.

   — Удары судьбы — их было слишком много — помутили разум нашего властителя, — печально сказал Гердаб-бек.

   — А кто придумал позвать нас? — спросил Тимур.

Великий визирь мрачно вздохнул:

   — Я послал своего младшего брата Кердаб-бека в Кандагар. Ему было велено всё объяснить вам по дороге...

Тимур, пристально глядя в сторону неподвижно сидящего возле печи пешаварца, произнёс:

   — Твой брат проявил большую предусмотрительность и знание человеческой натуры. Он ничего нам не рассказал.

   — Да, — воскликнул Хуссейн и бешено всплеснул руками, — если бы он описал нам всё это, мы не тронулись бы с места!

Гердаб-бек, стараясь не обращать внимания на колкости, направленные в его адрес, вновь предложил отправиться в его дом, где после дороги и битвы можно было отдохнуть и освежиться.

   — Не сомневаюсь, уважаемый, что ваше жилище прохладнее и приятнее покоев, занимаемых Шахруд-ханом, — сказал Тимур, — но так уж у нас заведено, что прежде чем взять в руки чашу с кумысом, я должен проверить, напоены ли кони моего войска и накормлены ли воины.

   — Достойно похвалы, и я, конечно... — забормотал что-то великий визирь.

Хуссейн сердито посмотрел на брата. После такой его выходки ему было неудобно принять приглашение радушного хозяина, а между тем он испытывал огромную потребность в отдыхе. Тимур же, не обращая внимания на всё это, продолжал говорить:

   — Потому что войско, оставленное без попечения, приходит в негодность. Как вот этот воин. — Он указал на неподвижно сидящего пешаварца.

Все посмотрели туда, куда указывал Тимур.

   — Он спит, — сказал Гердаб-бек.

   — Он мёртв.

К концу дня выяснилось, что те полторы тысячи всадников, что привели с собой эмиры, это и есть все силы, которыми располагает сумасшедший властитель Сеистана и воспользоваться коими в своих целях предполагает его предприимчивый великий визирь.

   — За один кошель с монетами мы бросились на спасение издыхающего трупа, — сказал Тимур названому брату, после того как они ознакомились с положением дел в селении.

Хуссейн не возражал, ибо что тут можно было возразить?

Да, вода в крепости была, но еды не было совершенно. Той, что привезли всадники эмиров в своих седельных сумках, им и самим могло хватить самое большее на неделю. Возле шатров, разбитых победителями Меймена, мгновенно собралось множество высохших от голода стариков и распухших от него же детей. Тимур велел один раз накормить их. Воины без особого воодушевления выполнили этот приказ.

   — Зачем? — спросил Хуссейн. — Ведь на всех всё равно не хватит.

   — Мы здесь не задержимся.

   — Ты хочешь сказать...

   — Да, Хуссейн, завтра мы уйдём и бросим этих людей на произвол судьбы. Было бы слишком жестоко не накормить их перед этим.

Великий визирь и его молчаливый брат издали наблюдали за поведением нанятых военачальников, они боялись приблизиться, понимая, что и так уже навлекли на себя их гнев, и не хотели испытывать судьбу, проверяя, во что этот гнев может вылиться.

Собрав сотников, Тимур сказал им:

   — Выступим завтра, как только начнёт вставать солнце. Поэтому прямо сейчас — спать.

Вскоре вокруг шатров, установленных прибывшими всадниками, раздался истошный детский визг, спасители плетьми разгоняли назойливых и всё ещё голодных ребятишек, чтобы они не мешали укладываться. Эмиры легли спать в одном шатре, так и не перекинувшись ни единым словом с великим визирем. Тот пребывал в полной неопределённости и тревоге.

Быстро наступала темнота.

Захлебнулся кровью последний ишак, чтобы, сварившись в котле, насытить Гердаб-бека и десяток его прихлебателей и телохранителей.

На стенах и на надвратной башне стоят Тимуровы стражники, выгнавшие оттуда обезумевших от голода пешаварцев, и пересвистываются, давая знать друг другу, что пока всё в порядке.

Бьёт поклоны обезумевший сеистанский хан, только он один в этом скопище людей верит в силу своей немой молитвы.

Тимур спал спокойно. Тот факт, что его обманули, развязал ему руки, и он прекрасно знал, что будет делать завтра.

Хуссейн ворочался, он был вне себя от того, что его обманули. Он изыскивал способы отмщения за этот жестокий обман. И в голову ему приходил только один — надо отобрать у Гердаб-бека всё, что у него можно отобрать. Говоря другими словами, следовало ограбить тех, кого они были призваны защищать. Такими странными путями иногда шагает по земле идея справедливости.

За час до рассвета Тимура разбудил Курбан Дарваза.

«Жаль», — подумал эмир, просыпаясь. Он знал, что так рано его будят не для того, что сообщить радостную новость. «Радость ждёт, беда торопит», — гласит барласская поговорка.

   — Что?

   — Нас заперли!

Тимур сел на кошме и протёр глаза.

   — Объясни как следует.

Оказалось, что Орламиш-бек оказался не таким простаком, как о нём думали, он сообразил, что Чокал освободила от осады не громадная армия, а небольшая дружина. И главное, он сообразил это очень быстро. И сделал из этого правильные выводы: он решил запереть храбрых эмиров в селении. Пускай он возьмёт крепость на месяц позже, но зато его добыча увеличится на тысячу вражеских голов. Что, во-первых, увеличит сладость победы, во-вторых, отпугнёт желающих вмешаться в борьбу за власть над Сеистаном.

   — Они завалили дорогу деревьями и повсюду посадили там лучников-таджиков. Очень много. Работали ночью.

   — Значит, надо было уходить вечером, — пробормотал тихо Тимур, всматриваясь в редеющую белую дымку, скопившуюся на дне ущелья, по которому пролегала дорога, исходящая из Чокала.