Слушая её, маленький Тимур даёт себе слово запомнить всё, что услышит, он понимает, как это важно. Он даже знает, что уже неоднократно видел этот сон, знает, что, когда просыпался, в памяти не оставалось и следа от бабушкиных предсказаний. Только хрипловатый голос и ощущение тепла и любви, исходившие от бабушки.
Получится ли в этот раз?
Мальчик Тимур закрывает глаза, чтобы сладко заснуть там, в тёмной юрте далёкого детства. Эмир Тимур открыл их, чтобы, посмотрев вверх, увидеть над собой висящую в воздухе змею. Он среагировал мгновенно, вскочил на четвереньки и крикнул:
— Не спать!
Остальные приходили в себя медленно.
— Не спать, не спать! — кричал эмир, внимательно следя за тем, как истязатели, собравшиеся там, наверху, выдвигают шест с извивающейся на нём змеёй. Гюрза? Эфа? Гадюка? Им мало тарантулов и каракуртов, теперь они решили перейти с яда насекомых на змеиный яд!
И что они там ещё бормочут наверху?
Над краем ямы появилось несколько голов, и все вместе они истошно шептали:
— Тише, тише!
Шест со змеёй на конце стал опускаться в глубь ямы. Проснувшиеся арестанты повскакивали со своих мест и встали, прижавшись спинами к глиняным стенам.
Тимур внимательно следил за шестом и первый отметил, что змея не шевелится. Они что, решили забрасывать яму дохлыми змеями? И сразу вслед за этой мыслью его кольнула догадка — это не змея.
А сверху продолжали ползти голоса:
— Тише, тише!
«Так это карачак», — удивлённо и неуверенно подумал Тимур. Так называлось специальное тюремное устройство по добыванию из ямы заключённых, которые сами не в состоянии двигаться.
— Что вам надо? — негромко, но отчётливо спросил торчащие наверху головы Тимур.
— Опоясывайтесь, господин, опоясывайтесь! — последовал ответ.
Вскоре все семеро пленников, облачённые после купания в чистые халаты, ели чечевичную кашу с бараниной и запивали горячим чаем.
Хозяин юрты, небезызвестный Мубарек-бек, сидел во главе стола, но сам ничего не ел, а лишь посасывал мундштук кальяна. Ему было лет пятьдесят, у него был вид бывалого и даже свирепого человека. Красавцем его трудно было назвать — два рваных шрама, один на лбу, другой на щеке, обезобразили его лицо. Но не душу, о чём свидетельствовало то, что он был способен помнить сделанное ему добро.
Свойственно было ему и великодушие. Благодарность он испытывал только лишь по отношению к эмиру Хуссейну, а от ужасающего сидения в тюремной яме спас всех, кто там находился. Если освобождение Хуссейна Алибек мог понять и отчасти простить, то вызволением из неволи Тимура Мубарек-бек навлекал на себя не только бешеный гнев хозяина селения Махан, но и, возможно, месть всесильного чагатайского царевича.
Когда первый голод был утолён и недавние пленники осоловело развалились на чистых кошмах, Тимур задал великодушному спасителю мучивший его вопрос.
— Спрашиваешь, зачем я это сделал? — спокойно переспросил Мубарек-бек.
Лежавший рядом эмир Хуссейн удовлетворённо похлопал себя по вздувшемуся животу и засмеялся:
— Добро, надо делать добро, брат мой названый! Добро сделанное всегда к человеку возвращается.
Хозяин юрты провёл чёрным пальцем по шраму, рассекавшему щёку, а потом по второму, рассекавшему лоб.
— Не ищи объяснений глубоких и таинственных, такие поиски не рождают ничего, кроме недоверия.
Разумными показались Тимуру слова Мубарек-бека, и он в знак понимания и согласия склонил голову.
— Вы — враги Али-бека, Али-бек — мой враг, значит, вы — мои друзья. А иметь возможность выручить друзей из беды и не сделать этого... — Мубарек-бек сделал движение рукой, заканчивающее мысль. Потом он продолжил говорить. — Позволь мне дать тебе совет, — обратился он к Тимуру.
— Выслушаю со вниманием.
— Ты молод, но уже недоверчив. Прирастая годами, удержись от того, чтобы прирастать недоверием.
— Благодарю тебя, Мубарек-бек, и за спасение, и за совет. Скажу ещё вот что: сегодня мой дом — седло моего коня, но настанет время — и мой дом станет велик, и ты должен знать, что в этом доме ты будешь первый гость.
Пожилой туркмен совершенно серьёзно кивнул в знак согласия. Он и не подумал отнестись к самоуверенной речи молодого степняка как к пустой похвальбе.
Через два дня, когда пленники Али-бека несколько окрепли, Хуссейн и Тимур решили, что пора покинуть гостеприимный кров Мубарек-бека, по крайней мере для того, чтобы не навлечь на него гнев Ильяс-Ходжи и самим не подвергаться лишней опасности быть захваченными людьми царевича. Спаситель честно им сказал, что, если перед его становищем появится чагатайская конница, он не сможет их защитить и вынужден будет выдать.
Эмиры получили в подарок от благородного владетеля лошадей, одежду, оружие и в придачу шестерых воинов из числа тех молодых людей, что решили попытать судьбу под началом известных степных героев, эмиров Хуссейна и Тимура.
Выехали ещё до света. Направление решили взять на юго-восток, вдоль по течению Мургаба, в этих местах, по словам Мубарек-бека, было легче скрыться и от чагатайской погони, и от подлого внимания Али-бека.
— А мелкие шайки разбойников не посмеют на вас напасть. — Этими словами и завершено было прощание.
Двигались с максимальной осторожностью. Двое нукеров постоянно скакали впереди отряда, двое сзади, двое по правую руку, дабы предупредить о нападении со стороны песков.
План эмиров на ближайшее будущее был столь же прост, сколь и неопределён. Решено было навербовать как можно больше сторонников среди местных лихих людей. Все они, как правило, ненавидели чагатаев и их правление, потому что были вытеснены в здешние бесприютные полупустынные местности из благодатного Мавераннахра именно ими. И особенно ненавидим был сам Ильяс-Ходжа, употребивший много сил для того, чтобы навести в Междуречье порядок. А что может быть отвратительнее для прирождённого разбойника, чем твёрдый порядок?
Эмиры рассчитывали на то, что за последний год они стали довольно известными людьми по обе стороны Каракумов, и мелкие вожди предпочтут встать под их знамя, чтобы избавиться от риска мелкого разбойного промысла. Названые братья понимали, что затеваемое дело может занять времени много или даже очень много, и были готовы к этому. Собрать по человеку войско так же трудно, как по крупице составить казну.
Они ехали, беседуя о малозначительных мелочах, и не подозревали, что всеведущая и неутомимая судьба уже приготовила им новое испытание. На старости лет Тимур скажет, что обременительно быть любимцем судьбы даже в том случае, если она споспешествует тебе, не говоря уж о том, если она тебя невзлюбила.
— Смотри, — сказал Хуссейн, указывая плёткой вперёд и влево от маршрута их движения.
Вечерело, но одиноко стоящий на берегу реки дом был виден отчётливо. Довольно большой дом. Интересно, обитаемый ли? Тимур повернулся к Байсункару:
— Проверь.
Тот поскакал к безмолвному строению, поднимая копытами небольшие фонтанчики пыли.
— Неплохое место для ночлега, — заметил Хуссейн.
— Сейчас мы это выясним.
Через некоторое время Тимуров нукер подал сигнал, что всё в порядке, никакой опасности не обнаружено.
Дом, как выяснилось, принадлежал рыбаку, очень старому, совершенно немощному таджику. Сети его давно пересохли и рассыпались, и кормился он теперь тем, что принимал путников на ночь, превратив своё жилище в некое подобие караван-сарая. Две его дочери, которые тоже уже дожили до седых волос, зажгли глиняные светильники и подали гостям вяленое мясо и сухие лепёшки. Держались они очень приниженно и угодливо.
Тимур приказал двум молодым туркменам, присоединившимся к нему подвигов ради, идти охранять лошадей. Сменить их должны были Байсункар с товарищем, потому что вторая стража самая трудная и, чтобы бороться с предутренним сном, необходимы и опыт и закалка.
Поели почти в полном молчании, старик хозяин, как это было принято, сидел с гостями за столом. В отличие от других караван-сарайщиков, он оказался совершенно нелюбопытен, тихо потягивал чай и время от времени вытирал слезящиеся глаза. Впрочем, молчаливость хозяина нисколько не расстроила путешественников, ибо ничто так не утомляет, как бесконечные расспросы празднолюбопытствующих.
