Сосед-багдадец открыл почти сразу.

— Что случилось? — спросил он, с удивленьем глядя на растрёпанных и испуганных беглецов.

— Умоляю вас, впустите и закройте за нами дверь! — промолвил Мухаммед.

Памятуя о том удовольствии, которое доставил ему сей самаркандец своими хорошими покупками, торговец беспрекословно повиновался.

— Вас кто-то преследует? — спросил он.

— Увы, да, — ответил Мухаммед. — Мы с женой бежим от гнева Тамерлана, которому оклеветали нас злые люди. Иногда Тамерлан не разбирает, кто прав, а кто виноват. Кто злодей, а кто безвинно очернён. Умоляю, спрячьте нас до утра, и я дам вам ещё столько же денег, сколько заплатил за всё, что купил у вас вчера.

И Мухаммед в подтверждение своих слов показал торгашу полную мошну денег, которую он успел прихватить, покидая комнату вчерашнего счастья и сегодняшнего кошмара.

— О, мне не надо денег, — улыбнулся багдадец. — Что такое бессмысленный и неоправданный гнев Тамерлана… Уж кому, как не нам, жителям дивного Багдада, знать, что это такое. Я ненавижу этого кровавого завоевателя и с наслаждением готов хоть как-нибудь напакостить ему. Располагайтесь и доверьтесь мне полностью.

Услышав эти слова, Зумрад кинулась целовать руки купца, а Мухаммед низко поклонился ему. Через некоторое время, разместившись в комнате багдадца, беглецы немного успокоились, но едва только за дверью вновь зазвучали громкие голоса, один из которых явно принадлежал минбаши Джильберге, Зумрад задрожала с прежней силой. Купец заметил это и, улыбнувшись, сказал:

— Не волнуйся, милая ласточка, сейчас я пойду и наведу этих негодяев на ложный след. Они и уберутся отсюда восвояси. Уважаемый Мухаммед, в какую сторону мне направить ваших преследователей?

— М-м-м… Скажите им, что мы двигаемся в сторону Кабула, — сказал Мухаммед, размышляя о выгодах такого обмана.

— Ясно, — кивнул багдадец. — То есть на самом деле вы намеревались ехать в сторону Герата, как я понимаю.

— Разумеется.

Ещё раз с пониманием кивнув, купец тихонечко отворил дверь, осторожно вышел и так же осторожно закрыл дверь за собою.

— Он не выдаст нас, ведь нет? — с надеждой спросила Зумрад.

— Будем надеяться, — сказал Мухаммед, крепко прижимая к себе свою чинару. — Ведь он багдадец.

Тем временем багдадский купец подошёл к минбаши Джильберге и обратился к нему с такими словами:

— Уважаемый командир войска, достойного его доблести. Я, кажется, знаю, кого вы ищете.

— Ну? — грозно уставился на него немец.

— Мужчину и девушку, бежавших из Самарканда.

— И что же дальше? Ты знаешь, где их искать?

— К вашему и, возможно, к моему счастью — знаю.

— Где они?!

— Обещайте, что выполните одно моё условие.

— Слово чагатая! — хлопнул себя Джильберге по груди, всегда прибегая к этой клятве, которую при желании можно было бы и не выполнять, ибо он не был чагатаем.

— Вы отдадите мне все деньги, которые окажутся при беглецах.

— Считай, что они твои.

— Прекрасно. Ступайте за мной. — И подлый торгаш подвёл немца к дверям своей комнаты.

Минбаши не обманул. Когда Мухаммед и Зумрад были крепко связаны, купец получил все деньги носителя царской пайцзы.

— Багдадец!.. — с горьким упрёком в голосе проговорил Мухаммед, лёжа на полу со скрученными руками и ногами. — Где же душа твоя? Где честь и совесть?

— Прежде всего, мой милый, я купец, а уж потом только житель Багдада, — отвечал торгаш, радуясь своему небывалому успеху. — А для купца главное — барыш. Не следуй я этому правилу, я бы быстро проторговался. Душа, честь, совесть — сей товар никогда не приносит дохода настоящим купцам. А кроме всего прочего, когда великий Тамерлан разорял Багдад, то так уж получилось, что он истребил всех моих конкурентов, и после его нашествия я быстро пошёл в гору. Так что для меня только в радость хоть чем-то услужить ему.

Немец Шильтбергср торжествовал победу. Потирая руки, он несколько раз пнул сапогом лежащего на полу Мухаммеда и спросил его:

— Подлый плут, тебе что, мало было весёлого приключения с кичик-ханым Тукель?

— Никакого приключения не было! — воскликнул Мухаммед. В сей миг всё их положение показалось ему менее ужасным, нежели что Зумрад узнает о тайном свидании под чучелом журавля. — Не слушай его, любимая! Ему мало того торжества, которое он испытывает при виде нас, поверженных. Он хочет поиздеваться. Ты веришь мне?

— Конечно, тополь мой срубленный! — со слезами отвечала Зумрад. — Как ты можешь сомневаться в том, что я тебе верю! Даже если весь мир станет клеветать на тебя. Я благодарю Аллаха за тот миг счастья и свободы, который он ниспослал нам, и готова вынести любое наказание.

— Hure! — сплюнул Джильберге со злостью. Слова связанной беглянки немного портили его торжество. — Послушай ты, маленькая дрянь! Да я сам препроводил твоего голубка… — Тут он спохватился, что говорит лишнее, почесал себе затылок и пробормотал: — А впрочем, может быть, ты и права, что не веришь.

На следующий день Шильтбергер решил вспрыснуть свой успех, нашёл ашхану[185], в которой хорошо кормили и подавали вино, и до самой ночи пьянствовал, покуда пленники лежали связанными на полу своей комнаты в караван-сарае. Утром другого дня он долго похмелялся и лишь в полдень решил наконец отправиться из Термеза назад в Самарканд. Пленников он усадил на одну лошадь, привязав их друг к другу и к седлу, чтоб не свалились и живыми доехали до места своей лютой казни. В дороге его больше всего раздражала их воркотня и бесконечные объяснения в любви, клятвы, что и на том свете они постараются остаться неразлучными. «Это в аду-то?» — думалось немецкому рыцарю, но заткнуть кляпами рты влюблённых он считал излишней жестокостью. Когда приехали в Кеш, немец и вовсе уже не испытывал никаких злобных чувств по отношению к своим пленникам и даже простил Мухаммеду ночь с Тукель. У него возникло желание взять да и отпустить их. На Зеравшанском перевале повстречалась огромная кавалькада, впереди которой ехали испанские послы, эти надутые франки, которых Шильтбергер не переваривал. Но когда они вознамерились было вступиться за своего бывшего спутника и друга, Мухаммед повёл себя благоразумно и предотвратил стычку. После этого у минбаши ещё больше разожглось желание как-нибудь выпустить глупых птичек. И если бы дорога до Самарканда продолжалась ещё несколько дней, тем бы и кончилось, но вскоре вдалеке показались пригородные сады, и Шильтбергер вновь превратился в Джильберге — преданного слугу его величества Тамерлана.

По иронии судьбы, в день возвращения беглецов в Самарканд привратную службу у южных ворот нёс тот же самый юзбаши, который две недели тому назад опрометчиво выпустил влюблённую парочку из Тамерлановой столицы. При виде связанных Мухаммеда и Зумрад он посмеялся и погрозил им пальцем:

— Ах вы плуты! Из-за вас я чуть было не потерял своё звание. Ну и достанется же вам теперь на орехи! Эх вы, бедолаги!

— Что слышно в городе? — поинтересовался Джильберге. — Как там хазрет?

— В городе-то? Да вроде бы всё спокойно. Слышьте-ка. — Он подманил немца поближе и тихонько прошептал ему в ухо: — Ходят слухи, и уж беспременно точнешенькие, что хазрет-то наш отправился в самый лучший из садов.

— В какой же именно? — не понял немец. — Их много вокруг Самарканда, и один другого краше.

— Два нет же! Я имею в виду тот сад, который не имеет названия и так и называется — Сад.

— Не может быть! — изумился минбаши, но тотчас вспомнил, что бесконечными слухами о смерти Тамерлана никого уж давно не удивишь в стране чагатаев.

— Не сойти мне с этого места! — поклялся юзбаши.

— А тебе и так не сойти с этого места, — похлопал его по плечу Джильберге, — потому что ты должен нести здесь свою службу.

— И то верно! — рассмеялся привратник и, пропуская приезжих, ещё раз вслух пожалел пленников: — Эх, горемычные!

Но всё же мысль о том, что вдруг да и впрямь помер султан всех султанов, насторожила немца. «Вот тебе раз! — думал он. — Я их ловил-ловил, поймал, отпустить хотел, не отпустил, привёз, а к кому привёз, того, может, и в живых нету. Вот будет досада!»