Я не критикую, а ограничиваюсь указанием нам на одно из средств, созданное воображением нетерпеливых.
В эти последние дни генерал де Фальи любезно разрешил мне отлучиться на несколько часов. Воспользовавшись позволением, я прошел по течению реки с охотничьим ружьем на плече, с целью ознакомиться с бродами ниже Трактирного моста. Пройдя 5 или 6 километров я увидел болотную курочку… какое счастье!..
По возможности прячась, я стал подкрадываться, чтоб приблизиться на выстрел к этой дичи, которую уже воображал в виде сальми на своем столе… но несчастная курочка конечно меня разгадала… по мере того, как я приближался, она уходила от меня… но я продолжал ее преследовать…
«Капитан, берегитесь» — кричат мне. Останавливаюсь, и затем прячусь за толстую иву…
«Перед вами в 100 метрах русские».
Осторожно высовываю голову и вижу через кустарник, старую лачужку, в которой находился неприятельский пост.
Я инстинктивно чувствовал, что все ружья были направлены против моего дерева, и что при первом шаге вперед или назад в меня будут стрелять залпом.
Отламываю ветвь, вешаю на нее мой плащ и выставляю его вперед… вслед за сим раздается залп… 12 или 15 пуль…
Уверенный, что весь пост произвел выстрел, я бросился назад, не давая времени русским зарядить ружья; добегаю до скалы, за которую и прячусь… Здесь я более не подвергался опасности!
Предостережение мне шло от пехотного егеря, составлявшего часть поста, расположенного в месте, представляющем род грота на дне ложбины «Каменоломни» против развалин Инкермана.
Дойдя до этого поста, я нашел здесь 15 егерей под командою сержанта.
«Много ли у вас патронов» — спросил я?
«Сколько угодно, наши патронташи полны, а вот и запасный ящик».
«Отлично, — не успокоюсь, пока не отомщу за страх, причиненный мне русскими и за эти дыры в моем плаще».
И в продолжении часа, огонь не прекращался. Неприятельский пост отвечал нам с одинаковым рвением, но у нас была хорошая защита из земляных мешков, благодаря которой в нас не попадала ни одна пуля.
Я опоздал, было 51/2 часов. Принесли егерям суп, и я приказал прекратить стрельбу, чтоб дать им время пообедать.
После супа один из солдат сказал мне:
«Господин капитан, у нас нет воды, манерки наши пусты».
«Что же я могу сделать, у меня нет воды для вас».
«Это верно, но вода есть в реке».
«Вы шутите, река не протекает через пост».
«Можно бы было сходить на реку, если вы разрешите».
«А русские?»
«Им также нужна вода, как и нам, можно бы было войти в соглашение».
«Соглашайтесь».
И затем тот же егерь повесил свою манерку на конец штуцера и, качая ее, начал кричать.
«Bono moscoves, Bono moscoves»!
А русские отвечали:
«Боно француз, Боно француз» также показывая манерку на ружье.
Соглашение состоялось.
Несколько егерей забрали манерки своих товарищей и спокойно пошли к реке, что сделали и несколько человек русских, оставив свою защиту и направившись туда же.
Пользуясь тем, что в этом месте река имеет не более 20–25 метров ширины, люди двух постов принялись жестикулировать, говоря каждый на своем наречии, и обмениваясь знаками с одного берега на другой.
Через четверть часа русские и французы вернулись к своим местам.
«Как могли вы разговаривать, когда они не говорят по-французски, а вы не знаете ни слова по-русски?»
«Они спрашивали нас, почему мы так много стреляли, мы же им объяснили, что причиной этого было присутствие офицера рунда. Затем они спросили, нет ли у нас убитых или раненых, мы им сделали тот же вопрос, но оказалось, что ни с той ни с другой стороны выбывших из строя не было».
Как же они понимали друг друга?
Загадка…
Я осведомился у сержанта, каким образом посты могли так быстро прийти к соглашению отправиться за водой, в которой нуждались обе стороны?
«Я ничего не знаю, — отвечал он. — Разъяснения передаются от поста к посту, и никогда не было ошибки; впрочем, не следует рисковать прежде, чем взаимно не получится согласие на выход, и тогда можно быть уверенным, что один другого не тронет».
Оставив молодцов егерей, я дошел до лагеря, перейдя ложбину «Каменоломни» вне неприятельских выстрелов.
С высоты вершин, господствующих над всей долиной, взгляд обнимает все наши лагеря. Более других уязвимый пункт нашей боевой линии, оказывается — Трактирный мост; но никакая атака на наш левый или правый фланги, мне кажется, не представляет шансов на успех.
63
Перевязочный пункт на поле битвы 16/4 августа 1855 г.
«Да благословит Бог Францию!»
Еще одна большая победа!
Бригада де Фальи имеет право считать за собою самую большую часть её, а мой полк может вписать золотыми буквами свое имя в славные складки знамени полка.
Я ранен.
Сначала осколок гранаты попал мне в правую мякоть ноги, которая сразу онемела, но я мог не оставлять строя и не сходить даже с лошади.
Затем, спустя несколько времени, в ту минуту, когда я передавал своему полковнику приказание отступать, пуля ударила и проникла в бедро, и я свалился с лошади к ногам полковника.
Он приказал четырем рядовым отнести меня на перевязочный пункт, что они и исполнили, подложив мне ружья под колени и под руки.
В ста метрах оттуда, в меня попала другая пуля и я уже думал, что погиб и отослал своих носильщиков в роты, но один из них возвратился и, видя наступающего по нашим пятам неприятеля, схватил меня на руки, положил на свои плечи и вынес с поля битвы.
Мы встретили старшего полкового доктора, который перевязал мне раны и сказал, что последняя пуля обошла под кожей и не причинила никакого вреда, но что он не может определить направления другой пули.
Я прибыл во временный амбюланс и врач, подтвердив мнение нашего доктора, не мог сказать ничего более.
Сражение началось в 4 часа утра, а окончательное отступление русских совершилось в 10 часов. Я был ранен в 7 часов, принесли же меня на перевязочный пункт в 71/3 часов. Теперь 11 часов и мой славный вестовой Какино возле меня, лихорадки у меня нет и я курю сигару.
Умоляю вас, дорогие батюшка и матушка, не печальтесь! Мысль об огорчении вами испытываемом, сильно меня волнует, мне же необходимо сохранить спокойствие я хорошее расположение духа.
Сообщите скорее, что вы разделяете со мною надежду в быстрое мое излечение и с твердостью перенесете это испытание, оставаясь на высоте своего характера.
Думайте, что я мог бы быть убитым, и что через два месяца, а может быть и ранее, я буду снова отправлять свою службу.
64
Походный лазарет 2-ой дивизии 21/9 августа 1855 г.
Раны мои не представляют теперь чего-либо более беспокойного против первого дня.
Всякое утро доктор Феликс проходил мимо моей кровати, не останавливаясь, и обращался к раненым, которых считал выздоравливающими, но сегодня, когда он шел мимо, я обратился к нему с веселым предложением пойти половить рыбу при помощи червей из моей раны, на что он рассмеялся и остановившись осмотрел меня, прозондировал рану и затем велел обмыть и перевязать ее лазаретному служителю, что и было необходимо сделать. Этот доктор прелестен. Его лазарет имеет сейчас более 500 раненых, но у него только два хирурга для помощи. В сутки он отдыхал только 4 часа; ест, делая перевязку своим больным, и чтоб не терять времени, беззаботно кладет свой хлеб и мясо на постель раненых. Первая эвакуация в Константинопольские госпитали происходила третьего дня, для другой на завтра сделаны приготовления, после чего у него будет более времени для посвящения его раненым.
Сейчас у меня нет лихорадки, я страдаю не сильно и могу без особой усталости рассказать о сражении 16/4 августа.
Вечером 15-го офицеры и солдаты весело отпраздновали тезоименитство Императора, обедом изобильнее обыкновенного, однако все легли в 10 часов, и в нашем лагере наступила полнейшая тишина.
