Я отвечал, что считаю наблюдения не вполне точными и что Днепр был вероятно замерзшим во всю свою ширину, и по меньшей мере в 3-х километрах от того пункта, где мы были.

«Почему вы это знаете?»

«Я сужу это по небу. Снег остается лишь на твердой поверхности и тает в незамерзшей части реки, всякая же белая поверхность отсвечивает на облаках белым, часть же фарватера, свободного от льда и поэтому не покрытого снегом, отражается черным».

«Это совершенно справедливо, — отвечал генерал, — и я очень хорошо вижу пункт замерзшего фарватера, где можно перейти реку, и этот пункт действительно не более как в 3-х километрах от нас».

Окончив осмотр постов, генерал отправился в крепость, не пожелав, чтоб я проводил его.

Через неделю генерал просил полковника, пригласившего его на свои обеды, попросить и меня. Во время десерта, генерал любезно обратился ко мне: «Мне известно, что маршал Пелисье не желает давать ни одного креста зимой, и я предупредил вашего полковника об этом по приезде сюда. Однако, обещаю вам по возвращении в Камыш, попытаться не сделает ли маршал исключения для вас».

Судите о моей радости…

Мне хотелось объявить о своем счастье всем друзьям, но генерал просил меня не говорить ни слова никому… Наш доктор Форже констатирует, что максимум температуры человеческого тела не может превосходить 42°, но я не верю и думаю, что если бы он измерил жар моего сердца, то изменил бы свое мнение об этом.

Ах! славный доктор; у него много дела в госпитале, устроенном им так хорошо в крепости… До сего времени у нас были случаи воспаления дыхательных путей, даже некоторые тяжелой формы, и несколько случаев скорбута. Недавно же появился тиф, и уже им заболело 22 человека.

Чтоб уменьшить причины эпидемии, полковник сейчас же просил генерала Дебёфа прислать нам стадо быков, для улучшения пищи гарнизона. Это положительно необходимо.

14/2 числа мы получили подкрепление в три роты, остававшихся в Крыму. Настоящая наличность гарнизона 2150 человек, за усилением моряками, составляет совершенно достаточную силу, чтоб держаться в наших позициях.

Офицеры этих рот рассказывали нам, что в Крыму, со времени нашего отъезда, не было никакого движения войск.

Тифозная горячка делает ужасные опустошения. Мы теряем от болезни большее число людей, нежели от неприятельского огня, за время всей осады. Поэтому маршал Пелисье сожалеет, что время года не позволяет ему передвигать свою армию, с целью удаления её с этой зараженной местности, на которой она стоит лагерем в продолжении 15 месяцев.

Кажется, русская армия еще более союзной подвержена тифу. Армейский корпус, остававшийся в Бессарабии уменьшился на десятую часть.

Не лучше ли быть убитым в сражении, чем печально умереть на госпитальной койке вдали от своих. Не жалейте о павших на поле битвы, это прекрасная смерть, желанная, без страданий, в силу долга и за свою страну. В таких случаях иногда умирают славно, всегда же с честью и… прощенные!

Маршал Пелисье не забывает нас. Он прислал массу национальных пожертвований: пищевых предметов, напитков и одежды.

Я получил два ящика хороших сигар, десять кило шоколаду Минье и двенадцать бутылок ликёру, из которых две Fine champagne de Martel, очень хорошего качества.

Равно и другие офицеры и солдаты наделены каждый несколькими пачками табаку, пятьюдесятью сигарами в 50 сантимов, овощами Cholet, холщовою курткою, парой больших вязаных чулок, парой нитяных носков, шарфом и проч., а для всех прислано значительное количество бочек хорошего вина.

Когда у нас будет каждый день свежее мясо, то нечего и желать больше.

Мой батальон, замененный вторым батальоном, оставил деревню Кинбурн и поместился на постоянные квартиры в казармах крепости.

Сожалею о такой перемене и хотя служба моя была трудна, но подобная деятельность мне нравилась. В настоящее время, мне кажется, что нечего делать; подумайте… я ложусь раздетый! Даже приказал привести из Константинополя три пары суконных одеял. Просто невероятно!!! Занимаю комнату по соседству с другим капитаном из числа моих хороших приятелей. У нас прекрасный камин, которым однако я пользуюсь только вечерами, так как днем почти всегда нахожусь вне дома, и в чём впрочем не вижу неудобства.

Сейчас мне сообщили, что миссия генерала Лебёфа окончилась и что он отправляется к своему посту в Крым. В тоже время я получаю от него приглашение на завтрак 19-го числа.

Кинбурн 31/19 января 1856 г.

Небольшой лоскуток ленты, пришпиленный в начале настоящего моего письма, принесет вам приятное известие; я кавалер ордена Почетного Легиона!

И очень счастлив тому удовольствию, которое вы испытываете по поводу моего награждения!

20/8 числа генерал делал смотр Кинбурнским войскам и прощался с нами, 22/10 он возвратился в Камыш. Приказ же обо мне подписан 23/11, и вы видите, что генерал не терял времени, для получения от маршала единственного назначения, которое он сделал по отношению к этому ордену, в продолжении трех месяцев.

29/17 полковник потребовал меня к себе:

«Ну, капитан, вот приказ, я его передаю вам с ответственностью за его исполнение, — и, заметя, что я хотел уходить, он взял в руки конверт и сказал: — Прочтите его, и если вы будете в затруднении, просите у меня объяснений».

Развертываю конверт… меня душит волнение… полковник протягивает руку и обнимает меня: «я не считаю себя квитым с вами и сделаю представление о награждении вас орденом Меджидие».

Затем он приколол мне крест к груди… и я в таком виде возвратился к своим товарищам… думаю, что был более счастлив их поздравлениями, чем получением самого ордена!

Я совершенно растроган.

Днепр освободился от льда и ледоход не произвел больших аварий флоту. Суда теперь стоят на якоре в Черном море и не войдут в реку, до тех пор, пока не будут вполне уверены, что не рискуют быть там запертыми льдом.

Наше стратегическое положение много выигрывает от такой перемены. Флотилия, сделавшись подвижною, скоро займет пункты, откуда может лучшим образом прикрывать нас в случае нападения.

Впрочем, кажется, что теперь нападение менее вероятно, чем когда-либо. Полковник прочел нам слова, написанные на обороте конверта, заключающего отношение интендантства: «Мир накануне его заключения: две телеграммы из Вены, уведомляют, что русский Император принимает пять условий, положенных в основание окончательного мира».

Но это известие, не произвело сразу очень большего впечатления на офицеров. Каждый предвидит гарнизонную стоянку и не сожалея, что война не продлится, желает продолжения походной жизни.

Живность, прибытия которой из Варны мы так жаждали, состоит из 24 быков и 200 баранов. Кроме того, оставшиеся в Варне офицеры 95 полка, выслали нам в большом количестве живой птицы для обеспечения нашей кухни. В птичнике, устроенном по моему приказанию, откармливаются в настоящее время 18 кур и три индюка, а наш чулан для провизии изобилует пирогами с дичью, консервами и картофелем.

Ежедневные меню наших обедов могли бы составить зависть не одного лакомки. Недостает только свежих овощей.

Со времени освобождения Днепра от льда, подумывают об устройстве рыбной ловли, хотя бы для снабжения рыбой больных в госпитале.

На поручика Карану возложена обязанность привести в порядок старые невода, найденные нами в деревне, и починить оставленную русскими старую лодку.

Хотя сухопутные офицеры состоят в хороших отношениях с моряками, но не следует в таких случаях рассчитывать на их помощь.

Тиф заметно усиливается и много людей заболевают им. Теперь, когда наша пища улучшена и мы даже можем иметь немного молока для больных, а погода сделалась мягче, доктор надеется, что этот бич не замедлит исчезнуть.

Уже несколько дней я сижу в засаде на оконечности полуострова лицом к морю с ружьем, заряженным пулями, разбитыми по моему приказанию на 8 частей в виде дроби; погода очень пасмурна, холод волчий; волны каждую минуту разбивают лед, образуя напластование его и делая береговую воду похожею на ленящийся шербет. Вдруг мне послышался звук полета с левой стороны, и я увидел парящую надо мною большую птицу. Стреляю… но она, пораженная падает в море в 8 или 10 метрах от меня. Не раздумывая и несмотря на лед, вхожу по пояс в воду, и прежде чем волна успела меня поднять, вытаскиваю дичь на берег, затем, не теряя времени, бегом отправляюсь в свое жилье, чтоб переодеться с ног до головы, и высушиться перед пламенем очага.