Счастливая встреча для двух друзей… да кстати одной трудной операцией меньше для доктора!

Лазарет 2-й дивизии 12 октября/30 сентября 1855 г.

Севастополь действительно имел замечательный запас военных снаряжений…

Уверяют, что мы нашли в этой крепости четыре тысячи орудий с лишком с 500 тысячами снарядов и более 250 тысяч кило пороха! Трудно верится, между тем это результат тщательной переписи.

Тот же артиллерийский офицер, который сообщил мне об этом, сказал, что считают до 1 500 000 снарядов, брошенных нами в город и что русские отвечали нам на это двойным количеством! т. е. тремя миллионами снарядов!

Хорошо известно, что у нас не было и 3 тысяч человек, убитых неприятельскою артиллериею. Таким образом приходится менее одного убитого на 1000 выстрелов, то есть другими словами требовалось 12–15 тысяч килограмм железа, чтоб убить одного человека!

С 8/27 октября 1854 до 8/27 сентября 1855 года французская армия вырыла 66 километров траншей, а англичане 14 или 15.

Не правда ли, ужасная работа, если кроме того принять во внимание, что почти вся она могла быть производима только ночью, и что работавшие были постоянно беспокоимы снарядами, на которые неприятель не скупился.

В день приступа, союзная армия считала общую наличность своих войск в 180 тысяч человек, из которых 45 тысяч англичан и 15 тысяч сардинцев.

Русские противопоставляли нам от 80–100 тысяч человек для службы в городе и предместьях и 150 тысяч, размещенных на правом берегу бухты, на возвышенностях Мекензиевой горы и в долине верхнего течения р. Черной.

Охотно сознаюсь, что обе нации одинаково изнурены этой 11 месячной борьбой, и нисколько не буду удивлен, если они обе будут расположены заключить почетный мир.

Но в ожидании сего, всё-таки необходимо принять меры к продолжению войны!

Маршал Пелисье остановился на следующем.

1-й корпус, генерала де Саль должен занимать Байдарскую долину.

2-ой корпус, генерала Каму — стоять лагерем на Федюхиных высотах.

3-й корпус, резервный генерала Мак-Магона — устроиться в долине Балаклавы.

Дивизия кавалерии и батарея под начальством генерала д’Алонвиля была посажена 29/17 сентября на суда, для подкрепления двух дивизий турецкой и египетской, занимавших Евпаторию.

Таким расположением, маршал Пелисье угрожает обеим флангам и центру неприятеля и в состоянии сопротивляться или подвигаться вперед на всех пунктах.

Мы уже узнали о блестящем успехе, одержанном генералом д’Адонвилем под Кангилем около Евпатории. Он напал на русскую кавалерийскую дивизию и разбивши ее, отнял батарею из шести орудий.[3]

Из приказа маршала Пелисье от 1 октября (19 сентября) мы узнали, что французская экспедиционная колонна в Камыше, под командою генерала Базена должна сесть на суда, но неизвестно с какой целью. Колонна состоит из двух бригад, одной французской и другой английской.

Французская бригада под начальством генерала Вимпфена, составлена из батальона пеших егерей 14-го, моего 95-го пехотного полка и алжирских стрелков.

Английская бригада под начальством генерала Спенсера.

Эта дивизия села 6 октября на эскадру в 70 судов, под командою Брюа, вымпел которого находился на «Монтебелло».

Эскадра состоит из 8 линейных кораблей, паровых фрегатов, канонерок поровну английских и французских, и из трех плавучих батарей, вооруженных каждая 16 орудиями большого калибра, самого недавнего французского изобретения, покрытых железной бронею, которая, думают, сделает их неуязвимыми даже и для бомб большого калибра.

Каждая часть французской бригады оставила в Камыше небольшой кадр под командою старшего капитана, чтоб принимать людей, возвращающихся из лазаретов.

Тайна экспедиции так хорошо сохранена, что полковник Даннер не мог определить начальнику своего депо, даже направление, которое должен взять флот. Он уверял его, что адмирал сам не знает своего назначения, так как везет запечатанный пакет, который может прочесть, выйдя только в открытое море.

Присутствие бригады и английских кораблей, заставляет предполагать, что экспедиция должна иметь целью разрушение некоторых морских сооружений.

Многие полки были назначены к возвращению во Францию как например 20, 50, 97 и 89 пехотные, 3-й батальон пеших егерей и Императорская гвардия. Они должны быть заменены другими частями, чтоб оставалась постоянно одинаковая наличность Восточной армии.

Со мной случилось следующее происшествие.

Раны мои заживали очень быстро, даже слишком быстро, по словам нашего превосходного доктора Феликса, оставалась только небольшая фистула, которая не закрывалась и доктор решил, что необходимо вскрыть уже зажившие края раны, с целью найти причину упорного нагноения.

Для этого он широко раскрыл рану, благодаря чему успел извлечь из неё кусок меди от мешка для сбора пожертвований, который вошел в тело вместе с пулей. Этот мешок 16/4 августа был на мне.

Только теперь моя рана правильно стала подвигаться к полнейшему излечению.

Но третьего дня доктор Феликс должен был отлучиться, а осмотр производился его помощником старшим доктором 2-го класса. Когда он подошел ко мне, пожелав осмотреть рану, у меня в то время была небольшая лихорадка и я находился в большом нерасположении духа. Этот доктор в своем белом запачканном кровью фартуке, не понравился мне и я в резких выражениях формально отказался от его перевязки. Он однако имел великодушие указать лазаретному служителю, как сделать мне необходимую перевязку и прошел мимо.

На другой день доктор Феликс вступил в свою должность, и осмотрев мою рану сказал:

«Вы вчера дурно приняли доктора X…, но не жалейте об этом, так как на всех ранах, которые он перевязывал появилась гангрена, и вы единственный человек в отделении, избежавший этой госпитальной заразы, а чтоб вас избавить совершенно от такого риска, я сейчас прикажу перенести вас в палатку, где вы будете одни».

Так и случилось. Доктор предупредил, что он возможно скорее отправит меня в Константинопольский госпиталь.

Чтоб отблагодарить его за особые заботы обо мне, предполагаю предложить ему мой стул, который я принес из Волынского редута 7-го июня (26 мая). Не смейтесь, — стул в лагерях имеет цену, о которой вы и не предполагаете и я убежден, что доктор, у которого только один табурет, невозможный для отдыха, будет каждый раз благодарить меня, садясь на этот стул.

Подробности, которые вы мне сообщаете о вашем путешествии в Париж, и об интересе посещения всемирной выставки, особенно мне приятны. Благодарю.

Госпиталь русского посольства в Константинополе 25/13 октября 1855 г.

Сижу в прекрасном кресле, опершись локтями на большой стол, с раскрытыми двумя окнами, в которые врывается прелестнейший воздух. Вид на Босфор, город и Скутари обворожительный. Пишу вам в прекрасной комнате, с хорошо натертым паркетом.

Я оставил лазарет 2-ой дивизии 13 октября и переехал на «Св. Патрик» английское паровое судно, нанятое французской администрацией для перевозки раненых.

На другой день с рассветом, мы вышли из Камыша и через 36 часов счастливого плавания, судно наше бросило якорь в Золотом Роге.

На следующий день меня поместили в роскошном отеле русского посольства, обращенном в госпиталь, дали хорошую широкую кровать с двумя матрацами и подушками. Подушка!.. в продолжении 18 месяцев я не клал головы на подушку!.. и поэтому первую ночь не мог заснуть!.. Моя жизнь совершенно изменилась. У нас прекрасная кухня с разнообразными блюдами, сервированными на фаянсовых тарелках, и мы пьем из хрустальных стаканов… кроме всей этой роскоши, слышишь нежные и симпатичные голоса сестер милосердия, поддерживающих в нас терпение и доверие!

Госпиталь посольства исключительно отведен для офицеров, а для ухода за ними назначены сестры милосердия, всё лица с хорошим воспитанием, в целях лучших забот и братского участия к раненым. Они исполняют свои обязанности с деликатностью чувств, которые утешают печаль отдаления от семьи, укрепляют тело и возбуждают мужество…