Мы потеряли 177 человек и имели от 300–400 раненых. Эта самая серьезная из всех ночных вылазок, произведенных с начала осады.

На третий день 25/13 числа заключено было перемирие для уборки тел. Наши солдаты стояли, держа ружья на караул для отдачи последней чести героям, павшим на поле сражения. Русские офицеры признавались, что они потеряли около 2500 человек, да унесли во время перемирия 700–800 своих, остававшихся на нашей стороне.

Во время прекращения враждебных действий солдаты, унтер-офицеры и офицеры пожимали взаимно руки, поздравляли один другого и предлагали табак и сигары.

Почти все русские офицеры говорят бегло по-французски и очень хорошей выдержки.

Высказывалось обоюдно, что, к несчастью, политические обстоятельства сделали нации соперниками, вместо того, чтоб быть союзниками.

Императорская Гвардия плохо начала. Во время этого ужасного побоища, один из батальонов был в резерве и не тронулся с места, удовольствовавшись лишь посылкою своих пуль в среду сражавшихся, вызывая остроты старых служилых: «Подобно старой гвардии и юная не ходила… в траншеи!».

Она прекрасно составлена из хороших и мужественных офицеров и храбрых солдат, но за ней слишком ухаживают. Следовало бы, наоборот, с самого начала дать ей случай показать достоинства, которыми она действительно обладает, и которые бы заставили простить преимущества, оказываемые ей перед другими войсками отряда. Так например, первые деревянные бараки предоставлены были ей, несмотря на более настоятельную нужду в них старых полков, ослабленных цингой. Вообще французы не любят привилегированных войск, и надобно опасаться, если не исправят режима у Гвардии и не изменят назначения её, что, пожалуй, она не будет популярна, несмотря на её действительные заслуги.

Мы получили еще несколько национальных пожертвований в виде прекрасных консервов супа из кореньев и овощей для солдат, с некоторым количеством шоколада, а для каждого офицера 25 сигар по одному су, которые мы и отдали солдатам.

Лагерь у Мельницы 6 апреля (26 марта) 1855 г.

Работы продолжаются беспрерывно, но мы не особенно подвигаемся вперед!.. Нетерпение офицеров и солдат порождает некоторое недовольство; чувствуется, что необходимо энергическое воздействие для сдерживании личной воли. Все хотят главенствовать и управлять действиями по своему вкусу; каждый, сделанные им ошибки слагает на своего соседа и сваливает лежащую на нём ответственность на другого… одним словом, дело не подвигается вперед и все видят очень хорошо, что такое положение не может продолжаться долго.

Не хочу быть эхом тех резких суждений, которые раздаются везде в лагерях и под палатками… пропускаю их и еще охотнее в убеждении, что первый успех обратит наши беспокойства в надежду!

Наш храбрый полковник Лабади всё еще находится на излечении в Константинополе. Он накануне возрастного ценза, но его нет в списке вновь произведенных в генералы. Это человек не придворный, он не рисуется, не ухаживает ни за кем. Умеет только мужественно исполнять свой долг, и о нём забывают…

Я надеюсь еще за него, так как мне кажется невозможным, чтоб такая выдающаяся энергия не заслужила бы награды!

Получив свой ящик с седельными принадлежностями, я откупорил его с поспешностью, которую нет надобности описывать. Всё пришло в отличном виде. Как я вам благодарен за баловство. Каждое свободное пространство посылки убеждает меня в этом, и здесь я узнаю вас! Эта бутылка тонкого шампанского 1834 года, превосходные сигары во всех свободных углах, папиросная бумага, ящик табаку! Вижу, что сам батюшка укладывал их, а матушка жаловалась, что ей остается немного места для всего того блестящего белизною и выхоленного ею белья, которое она собиралась послать мне! Матушка наполнила сластями кобуры, не сказав об этом ничего батюшке, я в этом уверен; она боялась, и совершенно несправедливо, его насмешек. Если б он видел кроме того этот флакон с английскою солью!.. Дорогие батюшка и матушка, я чувствую вас в этих скромных заботах, и присутствую с вами при укладке и размещении в мои походные сундуки всех этих выражений вашего сердца! Мой платяной шкаф теперь отлично пополнен. Я получил от Терри плащ, двое красных брюк, двое из простой материи, жилет, маленькую куртку из белой фланели… Могу похвастаться, что у меня всё есть, и я ни в чём не завидую товарищам.

Одежда во время зимы была невозможная; самые элегантные щеголи не имели никаких средств удовлетворять свои вкусы. Вещи были загрязнены и никогда не высыхали. Белье было сомнительно-рыжего цвета; грузные пальто на бараньем меху не обрисовывают тальи, большие солдатские сапоги не давали возможности вырисоваться очертанию маленькой ноги; не брились совсем и борода росла пучками, волоса плохо расчесанные, и редко обстригаемые придавали всему вид неопрятности. Прежде всего необходимо было удовлетворить потребности трудной службы и защитить себя от холода.

В настоящее время весна, и солнце светит нам уже в продолжении трех недель, — и всё приняло другой вид. Стали бриться, явилось чистое белье, новые вещи. Наступила потребность в мелких заботах о личных надобностях и офицеры уже не посещают друг друга из лагеря в лагерь, не одевшись щегольски. Для открытия танцев необходимо предварительно иметь большой оркестр… но у нас нет еще всех необходимых инструментов, а, может быть и капельмейстера!..

Хорошая одежда офицеров, также действует хорошо на солдат; они опрятны, почищены, вылощены… и возвратившийся из Франции генерал, пропуская их на смотру, мог бы подумать, что перед ним полки парижского гарнизона. Кроме того, санитарное состояние с каждым днем улучшается, благодаря лучшему питанию; скорбут не делает уже прежних опустошений, и отправки в лазарет почти сравнялись с выпуском оттуда выздоравливающих.

Я отправился в Камыш, который теперь имеет вид города, состоящего из вытянутых по одной линии бараков, наподобие ярмарки во Франции. Здесь можно найти всё, что угодно, и я даже видел модные магазины, торгующие парижскою парфюмерией, чепцами и шляпками… для госпож маркитанток.

Посетил также Балаклаву. Какая разница против Камыша! Несколько лачуг, выстроенных около порта, изобильно снабжены разными вещами, но всё это перемешано, без всякой системы, без того умения показать товар лицом, которое соблазняет покупателя, и я нисколько не удивляюсь, что англичане предпочитают запасаться всем в Камыше.

Они решили построить железную дорогу от Балаклавы до лагерей! и мы косвенно извлечем из этого большую выгоду, так как она будет подвозить снаряжение и освободит нас от тяжелой работы. Им прислали из Лондона большое число рабочих, чтоб очистить и привести в порядок их лагерь, устроить очаги и кухни. Они получают также в большом количестве очень разнообразные пищевые запасы, подходящие к их вкусам, а также и предметы одежды…

Англия, живо уязвленная в своем самолюбии, приносит все жертвы, чтобы возродить свою армию и довести ее до уровня нашей, но, как и бывает всегда при очень большом старании, она переходит меру. Как бы там ни было, но к счастью, английская армия в один или два месяца должна принять прекрасный вид, который имела в Варне в начале кампании.

Я узнал, что командир Бирюлев послал свои карточки французским офицерам, которые ему прислали свои, когда он был ранен. Он уведомил нас, что его рана на хорошем пути к заживлению, но что он боится, что надолго не будет в состоянии явиться на службу. Мы очень уважаем Бирюлева для того, чтоб не пожелать ему выздоровления в самый короткий срок, но нам бы хотелось, чтоб отпуск его для поправки был разрешен до заключения мира. Это очень опасный соперник, чтоб пожелать ему другое.

Лагерь у Мельницы 8 апреля (27 марта) 1855 г.

Я уже писал вам, что был в Камыше; воспользовался же этой прогулкой для того, чтоб осведомиться, что произошло на месте осады левого крыла, после моего отбытия.