Думаю, что завтра могу прогуляться и посетить разные учреждения.

Под Севастополем 3 ноября/22 октября 1854 г.

Утром 25/13 октября я отправился на прогулку в Балаклаву, думая, что там, хотя и за дорогую цену, найду хороший завтрак с хлебом и вином, но едва успел подняться на возвышенность, как услышал пушечные выстрелы, а потому поспешил добраться до вершины высоты, господствующей над долиною.

Передо много открылась целая русская армия, пехота, кавалерия и артиллерия, занимающие редуты, охранение которых поручено было туркам; на протяжении до моста Трактира их было тысяч 20 или 25.

Я соблазнялся остаться на выступах над долиною, чтоб иметь возможность наблюсти поразительные перипетии настоящей битвы, но сообразив, что неприятель мог произвести одновременную атаку на правый и левый фланги нашей линии, и что меня не будет на своем месте, я поспешно вернулся к своему полку.

Там было всё спокойно, и полковник к которому я пошел, имел только одно приказание удержать в лагерях всех оставшихся людей.

День прошел для нас без всяких случайностей.

После я слышал много россказней и в числе их, что тунисцы, занимавшие редуты, оставили их без сопротивления, побросав свои орудия!

Говорят также, что бригада английских драгун опрокинула русскую кавалерию с стремительностью, удивившею обе армии и что кавалерийская бригада Кардигана с несравнимою храбростью произвела несвоевременную атаку, и была почти вся уничтожена…

Русские отступили, увидя спускающиеся подкрепления англичан из наблюдательного отряда Воске, между тем как осадные английские войска также приближались прямой дорогой из Севастополя в Балаклаву. Кроме того, говорят, что русские получили серьезные подкрепления, что 25/13 числа была только рекогносцировка и что следует ожидать настоящей вылазки и проч. и проч. Лагерные сплетни, основания которых может быть и правдивы, проверить нет средств.

Я узнал по моему возвращению в лагерь об одном обстоятельстве, доставившем мне большое удовольствие. Капрал моей роты Пуеч из крестьян окрестностей Перпиньяна, не занятый работою приготовления туров, оставался в лагерях с людьми своего капральства, которое служило для комплектования наличного состава 1-го батальона до 500 человек, назначавшегося для прикрытия батарей.

Во время обеда в траншее, солдаты сидели возле своего капрала, как вдруг среди них падает граната… ее должно разорвать и все будут убиты или ранены… пламя брызжет из трубки! в это мгновение капрал Пуеч, жертвуя собою за всех… берет обеими руками гранату и бросает ее через бруствер… и она разрывается ранее, чем достигла земли, но на другой стороне насыпи… все были спасены!

Я собрал нескольких солдат моей роты, оставшихся в лагерях и пред всеми поздравил моего мужественного капрала, и сердечно его обнял.

Добрый малый, удивленный общими похвалами, плакал от волнения и говорил, что исполнил только свой долг.

В тот же день, в другом месте траншей произошла подобная же история; капрал Турне из моей прежней роты карабинеров, рабочей лопатою выбросил за бруствер дымящуюся неприятельскую гранату.

Принц, уведомленный рапортом о таких двух актах героизма, пожелал приветствовать капралов и, отдав приказание явиться им в свою палатку, пожал им руку, обещая представить каждого к медалям и дал каждому по 100 фр. для того, чтоб они могли поднести по стакану вина людям, которые обязаны им жизнью и, большая честь, — пригласил их к своему обеду, где они сидели вместе с ним за одним столом.

Вот это хорошо!

Полковник в свою очередь произвел этих капралов в сержанты.

Наши работы перед Севастополем идут медленно, несмотря на серьезные усилия, большую неутомимость и энергическую волю; русские защищаются ожесточенно и с большим смыслом, геройски обороняясь за своими укреплениями, — но вследствие ли ослабления их нравственных сил, потому ли что они ждут серьезных подкреплений, или по каким-либо другим причинам, но они не делают вылазок для заклепки наших орудий или разрушения наших апрошей. Может быть боятся, что мы при преследовании, ворвемся в Севастополь по их пятам…

Они оказываются такими же хорошими солдатами в бою, как и прекрасными тружениками в оборонительных работах. Из траншей нам видно, как они подвергаются нашим выстрелам, исправляя брешь, а утром мы удостоверяемся, что большая часть работ исполнена ночью. Их артиллерия и боевое снабжение неистощимы, и они имеют в распоряжении защиты весь судовой материал и моряков и могут скорее нас вооружить самым устрашающим образом, свои батареи, а так как крепость обложена не вполне, то располагают возможностью получать извне все запасы и необходимые подкрепления.

Кроме того, они живут в казармах, между тем, как мы находимся под открытым небом, подвергаясь всем жестокостям зимы.

Эти то причины и разговоры между многими офицерами и солдатами, заставляют всех сильно желать приступа открытою силою, который мог бы иметь успех.

Наши генералы имеют более сведений, чем мы, через шпионов и беглых, которые сообщают им о положении неприятельской силы, поэтому благоразумнее основываться нам на опытности наших начальников.

Кстати о беглых; я видел двух таких недавно в наших траншеях, они ушли в ночное время и приблизились к наружной подошве откоса нашего бруствера, а днем явились с большою предосторожностью и, если наши солдаты оказывают горячий прием пленным, если их окружают заботами, предлагая кто свою трубку, кто табак или порцию водки, — то прием, оказываемый дезертирам совсем не тот. Их толкают, бьют прикладами ружей, проклинают, и доказывают этим, что если уважают храбрость и выражают симпатию мужественным, то умеют установить различие между первыми и низкими людьми, изменяющими своему отечеству.

Но и мы, однако, имели также дезертиров! Я признаюсь в этом со стыдом. Пусть русские обходятся с ними подобно нам!

Несчастные, если б они знали предстоящую им участь, то подумали бы прежде чем оставлять свое знамя!

Боюсь чтоб мое письмо не дало вам повода думать, что армия теряет веру в себя и что нравственные её силы падают! Это будет большая ошибка! Достаточно луча солнца для того, чтоб сделать всех довольными, и все мы, офицеры и солдаты, мало-помалу привыкли к этой, сознаюсь, тяжелой жизни. Наши мысли не останавливаются на настоящем, а мчатся вперед и видят пред собой почести, славу, семью и Францию!

Под Севастополем 5 ноября/25 октября 1854 г.

Еще одна победа союзных войск! Возблагодарим Бога, пославшего нам ее. Поражение повело бы за собою несчастье!.. Радость и надежда во всех сердцах! Однако, это не тот энтузиазм, который чувствовался после Альмы.

Я принимал только косвенное участие в этом сражении, стоившем больших усилий; подробности позднее.

Под Севастополем 10 ноября/29 октября 1854 г.

Чтоб дать вам общую идею Инкерманской битвы, необходимо возвратиться к описанию положения союзных войск по тем моим личным наблюдениям, которые я успел сделать.

В действительности армию составляют 72 тысячи человек т. е. 42 тысячи французов, 25 тысяч англичан и 5 тысяч турок.

Осадный корпус под командою генерала Форе считает, включая и отряд моряков, наличность в 20–22 тысячи человек.

Английский осадный отряд состоит из 9–10 тысяч человек, и почти такой же численности их наблюдательный корпус; кроме того, в Балаклаве у них кавалерия и остальная пехота.

Турки составляют дивизию приблизительно в 5000 человек.

Начертите полукруг около Севастополя, упирающийся на юге в Стрелецкую бухту, а на севере в отвесные высоты, на которых расположены несколько избушек, слывущих под названием Инкермана. Из этой крайней точки, которая господствует над всеми нашими позициями, проведите прямую до Балаклавы. На полукруге поместите осадный французский корпус из 5, 4 и 3 дивизий, отряд моряков, и затем отделенный от французов глубокой лощиной осадный английский корпус. На тангенсе обсервационный английский отряд, наблюдательный корпус Боске, дивизия турок и наконец английский Балаклавский отряд.