День 9 июня (29 Мая).

9/29 в полдень, появился белый флаг на Малаховом кургане и в то же время другой белый флаг был поднят в Камчатском люнете.

Между главнокомандующими двух армий было условлено временное прекращение военных действий, для погребения убитых, находившихся повсюду между нашими линиями. Генерал де Фальи был назначен для сношений с русским генералом Павловским (Palousky), командированным подобно ему для наблюдения за подробностями действий и который просил меня быть его ординарцем. Французские и русские офицеры отправились навстречу друг к другу и съехались на половине дороги у водопровода, проходящего по Килен-балке. Два генерала поздоровались, тоже сделали и их ординарцы, затем после нескольких любезных слов с обеих сторон, генерал де-Фальи сказал, обращаясь к русскому генералу: «Полагаю генерал, что трех часов перемирия недостаточно будет для уборки всех наших и ваших трупов, и если у вас есть необходимые полномочия, то не угодно ли будет согласиться продолжить перерыв неприязненных действий еще на два часа?»

«Как же! генерал, я имею все полномочия, чтоб сделать вам удовольствие и достаточно выраженного вами желания, для того чтоб оно было удовлетворено. Перемирие будет продолжено на сколько вам будет угодно».

Ледяные отношения были искусно и деликатно разбиты и разговор принял другое направление. Париж, Петербург, суровости зимы, способствовали этому.

Генерал де-Фальи сказал мне на ухо несколько слов и я послал человека в лагеря, чтоб исполнить его желание; в это время стороны обменивались сигарами и представлялись друг другу как приятели при встрече на охоте.

Приехал русский полковник генерального штаба и сказал, покатываясь от смеха, а не здороваясь еще с нами: «О, честное слово! у вас невозможные союзники: английские офицеры, пользуясь прекращением враждебных действий, подъехали к нам верхом, и стали гарцевать у самых рвов крепости, так что я должен был послать просить их отъехать подальше назад, чему они были очень удивлены…»

— «Возможно, что они несколько оригинальны в характере, но у них есть также и хорошие качества, которые наши союзники успели выказать вам не раз» отвечал генерал де-Фальи, опасаясь ловушки, и предполагая в этих словах желание узнать свойство отношений между французскими и английскими начальниками.

Такой обмен едких слов расхолодил несколько беседу, но это впечатление продолжалось недолго. Некоторые офицеры присоединились к нам и веселый разговор, начатый одним из них, снова поставил отношения, в то положение, которое было сначала. Только и слов было у каждого о желании скорейшего прекращения войны.

Посланный мною в лагерь принес с собою коробку.

«Позвольте мне, — сказал генерал де-Фальи, — предложить тост за мир, французским вином».

«Принимаю с большим удовольствием».

И шампанское запенилось в металлических стаканах, оказавшихся в коробке.

Вышло прелестно.

Но что же происходило в это время между солдатами двух наций?

Ниже нас протекал чистый и свежий источник, который хорошо был известен русским и французам… и как только взвился белый флаг, те и другие бросились к ручью… Зуавы пришли первыми в количестве около 69 человек, и так как наполнять водой манерки можно было одновременно лишь двум или трем лицам, то русским приходилось ожидать очереди… Но учтивость прежде всего! А теперь и кокетство перед неприятелем!..

Зуавы взяли манерки у русских и передали им полные водою, вспомнив о себе, только тогда когда все русские были удовлетворены.

Последние, тронутые приемом, возвратились назад к себе и принесли свои порции водки, в свою очередь наполнив ею манерки зуавов.

Разве это неприятели?

Нет, политика могла сделать их соперниками; они сражаются, так как это долг их, и бьются без пощады… но никогда она не может поставить их неприятелями…

Погребальные работы заканчивались и приближался конец перемирия.

«Я думаю, — сказал русский генерал, — что мы скоро должны будем возобновить враждебные действия».

«Час действительно наступает, но мы вам будем отвечать только на ваш первый выстрел».

«Благодарю, генерал, мой первый выстрел будет холостой» — сейчас же ответил русский генерал.

Время настало и генерал де Фальи предложил русскому генералу послать своего офицера ординарца до Селенгинского и Волынского редутов, удостовериться что ни одного русского не остается на нашей позиции.

Русский генерал принял это предложение, но из осторожности предложил проехать провожатому до половины дороги, чтоб охранить личность генерала; затем распростившись, каждый отправился на свое место. На половине расстояния от водопровода до Волынского редута, генерал де Фальи приказал мне сопровождать в свою очередь, русского ординарца до водопровода.

Мы одни приехали к мосту.

«Ну, — сказал я, — теперь хоть на несколько минут война, будет зависеть от нас, если позволим себе выкурить по сигаре?»

«Да, — отвечал он, — назло тем, кто спешит взаимным истреблением».

И вот мы оба стали очень спокойно курить между двумя армиями, забыв в разговорах о существовании их.

Наконец в 6 часов, пожав взаимно и в последний раз руки, мы отправились на свои посты.

Затем были сняты белые флаги и мы услышали первый выстрел русского орудия. Он раздался с Малахова кургана только спустя полчаса после нашей разлуки.

Лагерь у Мельницы 17/5 июня 1855 г.

Ночь с 9/29-го на 10/30-е в Волынском редуте прошла благополучно. Артиллерия Севастополя продолжала наводнять нас своими снарядами, но мы ни на одну минуту не прерывали своих работ по сообщениям и исправлению насыпей, а потому с утра 10-го будем в состоянии спуститься в Килен-балку и иметь безопасное сообщение с нашим лагерем.

Утром 9-го я был свидетелем самого ужасного действия гранаты, которое когда-либо видел; снаряд, брошенный русскими, срезав верх бруствера, ударил сбоку по колесам орудий, которые мы нашли в редуте. Довольно большое число людей, сидели и лежали около орудий или стояли облокотись на них. Девятнадцать из них были убиты и буквально искрошены осколками колес, превращенных в пыль! Должен ли я умолчать о том, что проходя невдалеке, я также получил в лицо удар руки, отделенной от туловища?

Наконец 10-го в полдень, мы были, к нашему удовольствию заменены батальоном 97-го полка и изнуренные усталостью возвратились в лагерь.

Я принес из редута два тома произведений Виктора Гюго, которые нашел в редуте, недалеко от порохового погреба. В одном из этих томов находились три письма, написанные по-французски. Первое из Одессы 18 марта 1885 года, подписано «Minciesky», от матери к сыну (вероятно начальнику редута, убитому 7 июня).

Второе подписан «Marie» и помечено 28-м февраля 1855 г.

Наконец третье от 18 марта 1854 г. начинается «Дорогой мой Константин» и подписан «Carles Minc…».

Сохраню эти письма, чтоб передать их авторам, если представится к тому случай.

Я принес из редута только один очень хорошо сохранившийся стул. Вы не поверите какое доставляет благополучие ощущение спинки стула, когда вы лишены были этого удобства более чем в продолжении десяти месяцев.

Едва успел я войти в палатку, как был потребован к полковнику для приказаний, и нашел его в постели у себя, так как он не пожелал быть перенесенным в лазарет. Старший полковой доктор пользовал его в лагерях. Рана его не опасна и менее чем через месяц, он надеется встать.

Спустя час после визита к полковнику, я побежал в лазарет, чтоб повидаться со многими ранеными товарищами.

Санитарная служба, организованная для обыкновенного времени, казалась мне недостаточной, когда в силу обстоятельств лазареты заваливаются людьми. Имеется только три доктора для пользования более трехсот раненых и такого же числа больных! Врачи устают до изнеможения и должны брать себе в помощь больничных сторожей, как для перевязки, так и для хирургических операций. Эту службу необходимо реорганизовать, так как доктора успевают заниматься только такими ранеными, которых считают имеющими шансы на выздоровление и вероятно многие умирают, из таких, которые избегли бы смерти, если б докторский персонал был утроен.