Полковник, в постоянной заботе о сохранении морального духа войска, требовал от меня постановки не менее двух театральных представлений в неделю, или даже, если возможно, и три раза; мои актеры-авторы с удовольствием исполняют эту задачу, так как дебюты их пользуются очень большим успехом.

Я расставил по всей зале бочки различной высоты и положил на них доски, чтобы зрители могли сидеть, и пользоваться этим увеселением не уставая. За полчаса до поднятия занавеса начинается спор за места.

Я устроил также маскарад, с таким же большим успехом, как и спектакли. Невозможно представить себе, как наши солдаты сумели воспользоваться флагами всех цветов, любезно предоставленными моряками в мое распоряжение для устройства костюмов. Так как я отвечаю за целость этих флагов, то люди, которым я доверил их, не могли разрезать материю флагов, и должны были только сшивать их, делая оригинальные наряды, которые не всегда можно встретить на провинциальных маскарадах.

Полковая музыка играет самые популярные кадрили, вальсы и польки с замечательным усердием, до 3-х часов утра.

Температура изменяется, ожидают ледохода в тот день и час, когда перестанет дуть северный ветер и термометр поднимется до 15–20° выше нуля. Перемены температуры здесь очень быстры, по причине географического положения полуострова и направления течения Днепра.

26/14 марта 1856 г.

Наконец, третьего дня 24/12-го числа прибыл курьер! Начальник обоза передал мне толстый пакет с письмами и газетами, и я провел день и часть ночи, прочитывая первые и пробегая последние.

Узнаем, что Императрица подарила Франции юного принца и что конференция, открытая для заключения мира, должна была начаться: но мы не получили никакого официального уведомления об этих интересных новостях, даже и о заключении перемирия, которое между тем истекает 31 числа.

Поэтому полковник не мог произвести 101 выстрела для возвещения великого события всем национальностям Франции, и мы продолжаем аванпостную службу с прежним усердием.

Ледоход Днепра произошел в одинаковых условиях с первым. Ледяные горы нагромоздились на не вполне растаявший старый лед и температура очень заметно смягчилась.

Все радуются, и особенно тому, что эпидемия прекратилась как бы по волшебству. Больных тифом или цингой в госпиталь уже 5 дней как не поступает, а положение находящихся там видимо улучшается.

Полковник продолжает быть милостивым ко мне и еще вчера сказал: «Я часто вами пользуюсь и употребляю под разными соусами. Не стесняйтесь напоминаниями о ваших ранах, если вам трудно. Будьте уверены, что я никогда не приму дурно замечания такого рода. Если я делаю для вас немного, то особенно буду в отчаянии, если окажется что причинил что-либо в ущерб вашим интересам».

Это весьма любезно, и я ему очень благодарен за такие теплые слова, сознавая, что мне трудно будет высказать жалобу. В армии, как во многих впрочем и других положениях, ценят текущую или будущую службу, и весьма редко оказанные заслуги.

Г-жа В… сошлась с моей матушкой в мыслях, прислав мне ленточку Почетного Легиона, освященную в церкви Божией Матери де-Фурвьер в Лионе, подобно моей матушке, освятившей присланную мне ленточку в церкви Сент-Реми в Реймсе.

Кинбурн 6 апреля (25 марта) 1856 г.

Прибывший 30/18 марта курьер, наконец, привез нам официальное извещение о перемирии, заключенном до 31/19 числа и о продолжении его до окончательного заключения мира.

Полковник был также уведомлен о рождении Императорского принца. Артиллерия по этому случаю произвела установленные 101 выстрел, а полковые офицеры подписали поздравительный адрес с выражением преданности Императору и его династии.

4-го апреля (23 марта) новый курьер привез нам официальное известие о заключении мира. Полковник сейчас же потребовал меня к себе и предложил отправиться на наши линии, с целью передать в руки полкового командира казаков Лубанинского, сданного мне пакета, в котором находилось извещение о заключении мира.

Позавтракав, я сел на лошадь в 10¹/₂ часов и отправился в сопровождении артиллерийского трубача и капрала, называвшегося Пуанто, говорившего хорошо по-русски. Капрал вез белый флаг, сделанный из моего платка, привязанного к древку.

Проехав 12 километров, я встретил пост из 4-х казаков, которые увидя меня, вскочили на лошадей и сомкнувшись отступили. Я продолжал путь, по временам останавливаясь для подания сигнала в трубу.

Подвинувшись еще на 3 километра вперед, я увидел эскадрон казаков в боевом порядке и, остановившись в 500 метрах от него, снова приказал трубить.

После трех сигналов, не видя никого из офицеров, выезжающих из эскадрона, я сошел с лошади и пошел вперед один, чтобы показать, что мои намерения не имели ничего враждебного.

Наконец, русский офицер верхом, в сопровождении двух всадников, приблизившись на 50 метров ко мне, слез с лошади и, оставив свиту позади, подошел ко мне. Я хотел позвать моего капрала переводчика, но он сказал: «Это не нужно, я говорю по-французски».

Тогда я просил его провести меня к полковнику князю Лубанинскому, с целью передать ему пакет. Полковник находился в 10–12 километрах дальше.

Офицер предложил мне послать к своему полковнику всадника во всю прыть, чтоб предуведомить его о моем прибытии, а меня пригласил отдохнуть в лачуге, которую занимал сам.

Подойдя к своим людям, русский офицер сообщил им, что я прислан с пакетом, извещающем о мире.

Тотчас казаки, осенив себя крестом, неистово закричали ура, и выйдя из фронта стали бросать в воздух пики, выражая этим свою радость! Затем они отправились навстречу моим людям и повели их в свой лагерь, предлагая всё то, что по их предположению должно быть им приятно… Это было какое-то неистовство.

Через 1¹/₂ часа я передал пакет полковнику Лубанинскому.

Получив самый добродушный прием и отзыв обо мне и Кинбурнском гарнизоне, после сердечных пожатий руки, я сел на лошадь и в 5 часов вечера докладывал уже полковнику об исполнении своего поручения.

В тот же вечер, все посты были сняты, и против нас теперь были только друзья!

Известие о мире, было принято с радостью всеми нашими старыми служаками, счастливыми мыслью о скором свидании со своими семьями, и утешавшимися возможностью побрататься со своими добрыми товарищами «les Moscoves» с которыми накануне еще ожесточенно бились.

Кинбурн 12/1 апреля 1856 г.

Теперь когда мы находимся в дружественной стране, полковник соизволил разрешить мне, также как в Джиакоби отправиться с 4-мя морскими офицерами на необитаемый небольшой остров, расположенный в 12 километрах от крепости и в 6 километрах от Очаковского берега.

Мы отплыли в 10¹/₂ часов в морской шлюпке с двенадцатью матросами и квартирмейстером и в полночь пристали к берегу.

Этот остров, длиною не более 1200 метров и шириною 7–8 тысяч метров, возвышается на 20–25 метров над уровнем моря и имеет очень крутые, скалистые берега, заросшие редким кустарником с малорослыми деревьями. Когда мы углубились во внутрь острова приблизительно на 600 метров, то подняли значительное число белых и серых чаек, испускавших пронзительные крики. Они направились к нам целой стаей, точно хотели воспротивиться нашей высадке. Скоро мы были окружены ими и наши матросы стали прогонять их ударами весел, а мы убили большое число их из ружей. Наконец после 20 минут боя, побежденные чайки поднялись стадом и исчезли из виду, а мы оставили остров с их жильем, состоящим из четырех параллельных линий гнезд, расположенных очень правильной фигурой. Две средние линии сближены, между тем как расстояние наружных линий около метра, представляет как бы главные улицы их лагеря. Жилье очень опрятно, но снаружи заполнено остатками всякого рода, особенно рыбьими костями и головами. Гнезда высотою около 40 сантиметров, цилиндрической формы и состоят из переплетенных обрывков камыша и сухих ветвей, с подстилкой из водорослей.