Мы находим также в газетах официальные рапорты военного начальства и уверяю вас, что они совершенно верны; в них нет всего, так как часто весьма важно оставлять неприятеля в неведении о некоторых фактах, особенно ему интересных. Думаете ли вы, например, что было бы удобно, если б он знал, что наши солдаты гибнут вследствие дурной пищи, что число больных равняется половине наличного числа армии, что почва до того промокла, что нельзя снабжать батареи снарядами в достаточном количестве, что солдаты настолько слабы, что не в состоянии сопротивляться немного более серьезному нападению? и проч.

Официальные донесения, непечатаемые, содержат все эти подробности, для того, чтоб правительство знало и могло исправить недостатки, и тысячу раз оно право, не предавая их гласности. Если в моих письмах я говорю о всех этих вещах смело, то потому только, что уверен, что вы их не отдадите на суд публике и что они не будут напечатаны ни в одной из газет.

Вы меня спрашиваете, часто ли я подвергаюсь опасностям? Я в этом отношении рискую не более и не менее, как все остальные люди моей роты, всегда бывая вместе с ними. Подобно им я оставался до сих пор невредимым и не желаю увеличивать ваши беспокойства. Наконец один раз, куда ни шло против воли расскажу, что случилось со мной недавно.

21-го декабря я командовал отрядом в 250 рядовых и мы находились в траншее в 130 метрах от крепости. Бомбы, ядра, гранаты падали на нас дождем, ни на секунду, впрочем, не останавливая нашей работы. Принесли суп. Восемь солдат спокойно уселись кругом котла, как вдруг совершенно неожиданно падает на контр-эскарп бомба, не далее как в 1¹/₂ метрах от обедающих и в 8–10 метрах от меня. Снаряд разрывает, люди бросаются, как попало на землю, затем встают, считают друг друга… никого не тронуло, но котел с супом исчез и сгорела одна солдатская шинель. В момент, когда я смеялся над моими бедными рабочими, лишавшимися обеда, если соседи не поделятся с ними своим, приходит мой вестовой с обедом дли меня. Один из пощажённых бомбой обратился ко мне и сказал, смеясь: «Берегитесь, господин капитан, чтоб не случилось то же, что и с нами, у вас не будет того, кто мог бы предложить разделить его порцию». Вестовой поставил котелок на открытом месте контрэскарпа. Открываю его… О, удивление! Кроме супа, нахожу салат из подорожника! первый раз в продолжении двух месяцев! У меня потекли слюнки!.. Как вдруг ядро пробивает бруствер, не имевший еще должной толщины, вырывает тарелку из моих рук и смешивает мой аппетитный салат с землей, не опрокинувши, к счастью, моего котелка!

Другой и последний случай:

На следующий день, 21-го я был в охране траншеи. Было 6¹/₂ часов утра. Ночь прошла довольно спокойно и я мог заснуть, сидя на ранце. Мимо проходил артиллерийский капитан и мы разговорились с ним, как вдруг падает бомба и попадает аккуратно в середину тура, о который я облокотился. Делаю прыжок вперед… бомбу разрывает и валит обоих нас на землю, но мы оба встаем не тронутые, между тем как сержант и двое людей, стоявших в 6 метрах от нас, были убиты наповал!

Такие происшествия бывают ежедневно и со всеми, об них даже и не сообщается друзьям, с которыми случается то же самое.

Я был до сих пор счастлив и надеюсь вперед на тоже. Горячие молитвы моей матушки должны принести мне благополучие и божественное покровительство, так благочестиво испрашиваемое, распространяется не только на меня, но чувствуется всей моей ротой.

И действительно, эта единственная из всех рот полка и даже бригады, у которой не было еще ни одного раненого или убитого в траншеях. И она не составляла какое-либо исключение, а исполняла всю службу других рот, производила одинаковые работы и стояла также в прикрытии… Люди мои считают, что я им приношу счастье. Увы! будущие события послужат им доказательством, что я не имею никакого значения в их судьбе. В конце концов мы подвергаемся лишь огню артиллерии, которая более страшит своим громом, нежели причиняет вред. Достаточно привыкнуть, чтоб считать этот гром за ружейную пальбу и уверяю вас, что все солдаты Восточной армии, даже самые трусливые, не обращают более внимания на свист ядра, чем на визг пули и более на взрыв бомбы и гранаты, нежели на гром ружейного выстрела. Мы привыкли.

24/12 декабря я был в прикрытии траншей. В полночь мой приятель лейтенант Жандр пришел пригласить меня отпраздновать канун Рождества с несколькими другими товарищами, на что я охотно и согласился. Придя в назначенное место, мы нашли там 8–10 офицеров, собравшихся за столом с хорошим солдатским хлебным пайком и прекраснейшей лионской колбасой. Три бутылки крепкого английского пива завершали пир. Через час уже ничего не оставалось… точно мы имели прекрасно сервированный стол, пулярдку с труфелями, политую Кортоном (de Corton)!

Мы были гораздо веселее, чем те, которые в такие же часы, восседали в сладострастных салонах Вефура или Rocher de Cancale и вероятно не менее их имели прекрасный аппетит, доказывая еще раз, что благополучие есть понятие относительное и что напрасно сожалеют о тех, которые для праздника имеют только колбасу, если по обстоятельствам их жизни эта колбаса является для них роскошью кутежа.

Несколько дней тому назад впервые появился снег, который ещё нас не беспокоит, разве только одних, посылаемых за дровами. Холод также приударил и наши солдаты всегда искусные, нашли хороший способ уберегаться от него под своими палатками, вырывая землю на глубину 30–40 сантиметров и делая из этой земли валик кругом палатки, который защищает снаружи против ветра и снега. Офицеры поступают, как и солдаты с прибавлением в палатке в виде усовершенствования, рода глинобитной печки, с вытяжной трубой, сделанной из сухарного ящика. К несчастью, редкие дрова не позволяют топить эти печи так часто, как бы хотелось. У меня же всё еще существует моя варненская палатка и мне нечего изменять в ней. Она двойная, и когда идет дождь, вода не проходит через нее; чувствую себя в ней хорошо, а так как приучился не греться около огня, то едва испытываю холод.

Под Севастополем 31/19 декабря 1854 г.

Работы продолжаются: догадка, что цель их состоит в приближении к укреплениям крепости, а в подробностях, в уширении траншей, утолщении брустверов, устройстве ровиков для охотников и проч., — перешла в уверенность, и, кажется, даже можно считать собственно, так называемые, осадные работы законченными.

Англичане почти также подвинулись значительно вперед к 3-му бастиону (Grand Redan), который они должны взять приступом, тогда как нам предстоит брать 4-й (du Mât).

Все английские и французские батареи снабжены снарядами в такой степени, чтоб могли открыть огонь по первому сигналу и продолжать его безостановочно, в продолжении трех суток.

Почему же не испытать приступа?.

Русские со своей стороны, исправили существующие укрепления и возвели новые, которые совершенствуют на наших глазах, ставя преграды за преградой.

Говорят даже, что позади их работ они строят другие с таким расчетом, что если мы овладеем первой линией укреплений, то встретим за ними вторую линию сопротивления.

Почему бы не попытаться сделать приступ?

Наконец мы получили очень сильные подкрепления. Мой полк был переформирован, как и другие полки армии и наличность его увеличилась постепенным прибытием 850 человек, приехавших из Франции и в настоящее время он считает с лишком 1600 человек.

Армия, состоявшая в начале из 4-х дивизий имеет теперь 7 дивизий: 5-го (Левайлан), прибывшую в октябре; 6-ю (Пате) — в ноябре и 7-ю (Дюлака) — около средины декабря.

Почему же не испробовать штурма?

Вот вопрос, который возникает у инженеров, артиллеристов, в пехоте, но никто не может разрешить его!

Третьего дня я близко видел русских, командуя постом в 200 человек, расположенным в лощине называемой «Английской», и составляющим соединительную цепь между английскими и французскими отрядами.