Письмо, которое в те же дни получила Наталия, само собой понятно, прислал ей тот же человек, кто написал в институт. Письмо было отпечатано на машинке и без подписи. Когда Наталия, бледная и расстроенная, показала ему полученное письмо, Симон мог бы просто рассмеяться. Он чувствовал, что жена ждет, не скажет ли он ей того же, о чем она сама подумала: наверное, от зависти кто-то из влюбленных в него девушек выдумал все это несусветное и несуразное, чтобы причинить ей сердечную боль. Но к крайнему ее удивлению, Симон не рассмеялся, не отрицал, что у него была жена, что у него есть ребенок, зовут его Даниелкой, и не скрыл, что точно такое же письмо, какое получила она, пришло и в институт.
Да. Она, конечно, права. Бесспорно, он должен был сказать ей все до свадьбы. Но что, собственно, изменилось, если она до сих пор об этом не знала? Прошло ведь уже столько времени. Он даже не ведает, где они теперь, не выехали ли они оттуда в первый же год пятилетки по собственной или не по собственной воле. Во всяком случае, все эти годы он ни разу не писал Ханеле, как и она ему. Кто же тогда прислал письмо, хотела бы Наталия знать. Почтовый штемпель на конверте здешний. Неужели Ханеле перебралась сюда с сыном и таким способом задумала ему отомстить? За что? Он перед ней ничем не провинился: не он ведь отказался от нее, а она от него. Нет, была бы Ханеле здесь, то обязательно прислала бы к нему Даниелку. Кто все же мог ей, Наталии, написать, спрашивает она. Он и представления не имеет. Нет, о донбасской девушке, о Тае, кого подозревает, Наталии рассказывать не станет, будь он даже уверен, что написала она.
Что тесть с тещей знают про письмо, Симон почувствовал в тот же день. Николай Дмитриевич встретил его холодным колючим взглядом. Теща даже не взглянула в его сторону.
На все пролил свет разговор в большой соседней комнате, который на другой день он случайно услышал. Тесть с тещей не предполагали, что в этот час он может быть дома.
Николай Дмитриевич сказал жене:
— Не ожидал, что наш зять окажется таким. Поди знай… Боюсь, не наследственное ли это у него.
Услышав такое, Симон настроился было спросить у тестя, что хочет он этим сказать, но его остановило то, что еще донеслось оттуда: «Стоило мне сказать хотя бы слово на комиссии, послали бы его работать не в главк, а на Крайний Север. Там тоже нужны инженеры с таким дипломом, как у него, и, может быть, даже больше, чем здесь, в столице…»
Об этом случайно подслушанном разговоре между тестем и тещей Симон ни словом не обмолвился жене, но о том, что ищет комнату и намерен перебраться туда, скрывать от нее не стал. И когда Наталия в недоумении спросила, что вдруг случилось, Симон спокойно ответил, что с ранних лет привык жить самостоятельно, ни от кого не зависеть, а здесь, у ее родителей, чувствует себя, как зять на хлебах.
В снятой комнате, куда Симону предстояло на следующей неделе перебраться, потолок был намного ниже, чем у тестя с тещей, стены беленые, без обоев, пол дощатый, а не паркетный, и, кроме того, в ней отсутствовали те удобства, к которым с детства привыкла его молодая жена.
Родители Наталии — Симону тут и гадать нечего было — не допустят, чтобы их дочка, их одна-единственная дочка, на кого они все еще смотрят как на маленького ребенка, до окончания университета жила отдельно, а не с ними, да к тому же еще в жалкой комнатке коммунальной квартиры. Не исключено, что между ним и тестем с тещей дойдет до ссоры. А этого он не хотел. Симон хорошо знал, как любит Наталия своих родителей, как высоко чтит своего отца, гордится им. Он для нее пример во всем. Симон уверен, что расскажи он ей, что случайно пришлось ему услышать из уст Николая Дмитриевича об ее муже, Наталия, без сомненья, не поверила бы. Николай Дмитриевич не только тесть ее мужа, о ком ее отец говорил всегда лишь хорошее. Николай Дмитриевич Зубов еще и заведующий кафедрой общественных наук. Он не способен сказать такое. Симону просто показалось. А может, Наталия и права. У ее отца это вырвалось случайно, от возмущения.
Как бы то ни было, но жить дальше вместе с тестем и тещей он не сможет.
То, что произошло несколько дней спустя, когда Фрейдин явился в гости в студенческое общежитие, где проживал до женитьбы, наверное, случилось бы с ним так или иначе.
После того как Симон случайно услышал от тестя, что тому достаточно было сказать на комиссии лишь одно слово против, — возможно, он и сказал бы, получи уже дочь к тому времени подосланное письмо, — и предложить, чтобы зятя его не оставляли здесь, а послали работать на Крайний Север, Симон уже не был уверен, как прежде, что от Николая Дмитриевича, от его присутствия на комиссии, ничего не зависело. Знай Симон точно, что при распределении на работу дипломников с его курса действительно все происходило так, как говорил тесть, он отказался бы от должности в главке и поехал работать, куда бы ни послали: в Сибирь так в Сибирь, на Крайний Север так на Крайний Север. Его не остановило бы, что он женат всего несколько месяцев и ему предстоит расстаться на целый год с молодой женой, пока она не закончит университет.
Обо всем этом напомнил ему галдеж в комнате, где, войдя, он застал большую группу выпускников со своего курса. Находились среди них и те, кто был недоволен своим распределением на работу. Ни для кого из собравшихся не составляло секрета, что кое для кого из студентов было сделано исключение. И говорили о том откровенно, без оглядки. О Фрейдине речь не шла, никто не мог сказать, что оставили его в столице на такой высокой должности по знакомству или чему-то еще, хотя все знали, что его тесть входит в комиссию по распределению. Как-никак, а Симон был одним из первых студентов на курсе и в институт пришел не со школьной скамьи, а с завода.
Слушая шумный их разговор, Симон вдруг обратился к Мише Лихту, бывшему намного моложе его, кому предстояло работать на Крайнем Севере, а ехать туда у него не было ни малейшего желания.
— Послушай, Миша, давай махнемся.
— Не понял.
— Чего ты не понял? — отозвался вместо Симона один из тех, кто был доволен распределением, высокий парень с бритой головой. — Семен предлагает тебе свою должность в главке, а ты уступаешь ему свое место на Крайнем Севере. Но за это, как я понимаю, тебе придется пройти отсюда до института в одних трусах и тапках на босу ногу, вот как в тот раз Сеня.
— Зря стараешься, дорогой, — Симон не позволил, чтобы его предложение обратили в шутку. — Я говорю вполне серьезно. Честное слово.
— Честное слово? — переспросили присутствовавшие в комнате в изумлении, словно не были уверены, что на самом деле слышали, как поклялся он самой крепкой клятвой, от которой такой, как Фрейдин, насколько они его знают, не откажется даже и в том случае, если тут же пожалеет об этом. Не иначе как между ним и молодой женой случилось что-то крайне серьезное.
Наверное, о том же подумал председатель комиссии, с молодых лет близкий знакомый Николая Дмитриевича, когда явился к нему Симон Фрейдин вместе с Мишей Лихтом и рассказал о своем намерении. При этом Симон сослался на то, что его всегда привлекала глушь, куда не добраться, как говорится, ни сушей, ни морем, и там, на дальнем Севере, у него будет больше свободного времени заниматься и тем, к чему особенно лежит его душа.
По ходу разговора Симон понял, что для председателя комиссии не секрет, что инженер Симон Фрейдин увлекается искусством. Посвятил его в это, разумеется, Николай Дмитриевич. Но объяснить председателю, почему Симон пошел учиться в технический вуз, в то время как душа его лежит совсем к другому, тесть не сумел. Коль сумел бы, председатель не задал бы ему такого вопроса.
Отвечая на него, Симон не повторил того, что говорила ему Найла, когда советовала подавать документы в технический вуз. Председателю комиссии Симон отвечал иначе, ибо к тому времени уже сам понимал все по-другому. Дело заключалось не в том лишь, что он недостаточно верил в собственные силы, как полагал до сих пор. Решение диктовала ему все же неуверенность в завтрашнем дне, страх перед завтрашним днем, глубоко укоренившийся в нем с раннего детства, с тех времен, когда он, бывало, слышал, как отец с матерью спрашивали, сами не зная у кого и тяжело вздыхая: «Что будет завтра? Как прожить завтрашний день?» Он прекрасно понимает, что времена ныне совсем иные. Но не так-то легко и просто избавиться от полученного по наследству страха перед завтрашним днем.
