Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Коль скоро она уже завела о том речь, Гарбер поинтересовался:

— Почему ты так настаивала, чтобы мы расписались не раньше чем через год? Все еще мне не верила?

— Да. Я никому не верила. Никому. Тебе тоже. После того, как мой бывший муж, кому я верила, как себе самой, мог так подло, так низко, так предательски поступить, я уже никому не верила, никому. Я дала себе обет, что никогда больше не выйду замуж. И наверняка не вышла бы, не встреться мне ты.

— Мне кажется, я, наверное, тоже никогда больше не женился бы, не встреть я тебя. Но у меня всегда было предчувствие, что я тебя встречу… А у тебя? У тебя не было такого предчувствия?

— Не знаю. Может быть, — И тут же добавила: — Но я не полагаюсь на него, как ты. Я терапевт, дорогой мой, а терапевты — материалисты, имеют дело с тем, что можно, так сказать, пощупать, что можно посмотреть. С тем, что сокрыто в человеке, с его душой, с его чувствами и предчувствиями, имеют дело психиатры, невропатологи, а еще больше, как я понимаю, с этим имеют дело те, кто занимается искусством. Разве не так?

— Я не очень разбираюсь в этом, не могу тебе ответить. — И вдруг, словно только что вспомнил, сказал: — В первую мировую войну у нас в городе жили беженцы, литовские евреи. Помню, говорили они не «люблю», а другое какое-то слово. Звучало оно удивительно красиво, как в молитве.

Он умолк, стараясь вызвать в памяти то молитвенное слово, и лицо его просветлело.

35

Много лет прошло с начала той осени, когда Александр Гарбер и Зина Телехова покинули солнечный курортный город у подножия Кавказских гор и приземлились на заснеженном северном аэродроме. Столько лет Александр и Зина муж и жена, и за все время не случилось между ними ничего даже похожего на то, что заставило бы кого-нибудь из них подумать, не поторопились ли они тогда сойтись. Для нее, Зины, порядочно уже постаревшей, Александр оставался все таким же молодым, красивым мужчиной, как в то далекое утро, когда впервые переступил порог ее кабинета. Для него, Гарбера, Зина тоже оставалась такой же, как и в тот миг, когда увидел он ее на парадной лестнице ванного корпуса, освещенного ярким солнцем.

Совершенно неожиданно для них оказалось то, что они так долго задержались на Севере, хотя за истекшее время не раз решали, что в следующем году прощаются с заснеженным Севером и переезжают в более обжитое, теплое место. И странно. Они не могли понять, что каждый раз их останавливало. Во всяком случае, не страх, что на новом месте придется начинать все сызнова и заработки будут уже не такими, как здесь, а куда меньше.

Трогаться с места скорее всего не давала им любовь к Северу. После того как столько лет прожито в этих краях, не так-то легко с ними расстаться. Для тех, кто живет тут, Север такой же родной и любимый, как юг для жителей солнечного края. А может быть, они оставались тут так невероятно долго потому, что от пролетевшей юности в Гарбере оставался слабый огонек надежды, что еще может ожить в нем талант художника, с которым обошелся он так небрежно, и ему удастся написать о Севере что-нибудь серьезное, крупное, что останется на годы, как дороги, которые тут проложил. Если это произойдет и ему удастся раздуть в пламя тот угасающий огонек, он не станет относиться к нему легко и беспечно, как в юности и в более поздние годы. Он ничего не забыл из того, что Найла рассказывала ему о своем отце.

От жены Александр скрывал, как страдает, что с такой ребяческой беспечностью, так легкомысленно обошелся с собой. Но Зина все равно догадывалась. Она только не делала из этого такой трагедии. Была уверена, что ее Саша еще наверстает свое, и случится это как раз здесь, а не где-нибудь еще, и ни словом не напоминала ему больше о том, что они решили уехать отсюда.

Собственно говоря, ей грех было жаловаться на Север, быть им недовольной. Он подарил ей работу, о которой мечтает всякий молодой врач. Все эти годы работала терапевтом в больнице. Никогда не оставила бы эту должность, не променяла бы ее ни на какую другую, не случись с нею несчастья. Ее еле спасли, когда неожиданно заболела, еле вывели из тяжелейшего приступа астмы.

Вскоре у нее снова случился приступ астмы, еще более тяжелый и жестокий.

Консилиум врачей в большом республиканском городе, куда Гарбер привез ее, пришел к заключению, которое Зина сама предполагала: ей следует немедленно покинуть Север и поселиться где-нибудь на юге, в сухом и солнечном месте.

И вот уже четвертый год, как Гарбер вернулся с женой назад в южный город у подножия Кавказских гор, откуда они уехали в одно далекое-далекое утро золотой осени. Оба за это время постарели на целых пятнадцать лет, но пока еще не ощущают этого бремени и верят, что никогда его не ощутят, ибо не угаснет в них до конца дней та таинственная сила, которая свела их навек, чтобы никогда уж им не разлучаться».

Вот так Симон Фрейдин закончил рассказ «Крепкая нить» о вымышленных людях и невымышленных событиях. Читать рассказ Лиде, хотя писал его для нее, он пока не давал. Симон чувствовал, что еще не все сказал, что упустил в нем что-то очень важное. Ему, очевидно, придется еще не раз возвращаться к густо исписанным страницам школьной тетради в мягкой голубой обложке. Симон не мог не задумываться над тем, как воспримут все это его дети, если Лида даст им прочесть рассказ. А сомневаться в том не приходится. Лида непременно даст им прочесть рассказ, причем втайне от него, чтобы не подумал, будто она хочет похвастаться перед ними, кем был для нее их отец и кем она была для него.

— Дитя, — сказал Симон вслух, словно Лида сидела возле него, — как ты могла такое подумать? Напротив. Я как раз хочу, чтобы дети мои знали, кем ты все годы была для меня. И кроме того, в рассказе есть еще нечто, и я, когда писал об этом, думал больше о них.

— Что именно?

Разговаривая наедине с собой, Симон поменялся ролями с Зиной, ждал, что ответит ей на это. Долго ждать «ей» не пришлось.

— Что именно, ты спрашиваешь? Перечитай в тетради то место, где Зина рассказывает, как разошлась с мужем, и что ответил ей на это Александр Гарбер.

— О богатстве?

— Да, о богатстве.

— Но ведь к ним это не имеет отношения.

— Ошибаешься. Вчитайся — и увидишь, что там все имеет отношение и к ним… К ним и к их детям.

— Ты им это скажешь?

— Если ты не против, чтобы все они сюда приехали и собрались за нашим столом.

— Знаешь, мне такая мысль нравится. Должна понравиться.

— К тому времени я допишу для них ту важную главу, которую пропустил.

Но пока все, о чем Симон Фрейдин написал в тетради и что, перечитав рассказ «Крепкая нить», обсудил сам с собой, для Лиды оставалось тайной, единственной тайной, которую он скрывал от нее до поры, до времени.

36

У нее, у Лиды, с тех пор, как стала его женой, тоже была тайна, единственная тайна, которую она скрывала от Симона.

У двери висел ключик от их почтового ящика. Симон редко когда прикасался к нему. Вынимать корреспонденцию из ящика в настенном почтовом шкафу, между первым и вторым этажом, было обязанностью Лиды. Корреспонденции приходило довольно много. Кроме центральной и местной газет Фрейдин выписывал несколько толстых литературно-художественных и профессионально-технических журналов. Письма бывали редко. Симон почти ни с кем не переписывался, ограничивался тем, что посылал своим знакомым поздравительные открытки к праздникам, но детям писал часто, часто и обстоятельно. Перед тем как отослать письмо, всегда давал прочесть его Лиде и не возражал, чтобы и она со своей стороны что-нибудь дописала. Но иногда проходили месяцы, а от них не было ни строчки. Встревоженному Симону Лида объясняла, что это, наверное, озорники мальчишки их дома выуживают письма из секции, выбрасывают или рвут. Она не раз находила ящик открытым. Но Симон, она видела, не очень в это верит. Он, как и она, понимал, что его дети считают его наполовину чужим и с каждым годом все больше отдаляются от него. Симона это мучило, но он не жаловался ни жене, ни детям. Был рад и тому, что они не окончательно отдалились от него и время от времени все же пишут.

118
{"b":"558181","o":1}