— Завтра я очень занята.

— Тогда послезавтра, не позже.

— Послезавтра я тоже очень занята.

— До которого часа?

— Зачем вам знать?

— Послезавтра я буду ждать здесь…

— Только не здесь, — перебила она его.

— А где? Скажите где?

— Нигде, — произнесла она решительно.

На это Гарбер ответил еще решительней, и можно было не сомневаться, что он не отступит от своего решения.

— Вы прекрасно знаете, что я все равно буду вас ждать, если не здесь, то у ворот санатория. И не послезавтра, а завтра, завтра вечером.

Когда Александр вернулся в санаторий, то застал Зайцева уже в постели.

— Куда вы пропали, Александр Наумович? На концерте я вас не видел…

— Вы не могли меня видеть по той причине, что меня там не было.

— Понятно. — Роман показал рукой на оставленный на столе альбом. — Вы были с ней?

— С кем?

— Ну, ну… Я вижу, дорогой друг, у вас это ловко получается. Боюсь только, как бы вам не пришлось уехать из санатория до срока, как Борису Борисовичу.

— Этого, Роман Васильевич, вам бояться нечего. Я не уеду отсюда даже на полчаса раньше.

— Не будьте так самонадеянны; Борис Борисович вначале, наверное, тоже так думал. На вашем месте я бы, к примеру…

Не желая, чтобы благодушный, но чересчур словоохотливый Роман лез к нему со своими советами, Гарбер перебил его на полуслове:

— А что, если мы ляжем? Нам с вами рано вставать.

— Вам наша Зинаида Игнатьевна тоже назначила горное седло вместо гимнастики?

— Нет, я пойду туда по доброй воле. Спокойной ночи. — Александр выключил свет.

Ощущение, что Зинаида еще не спит и что она, как и он, уснет еще не скоро, не обманывало Гарбера. Она не спала еще дольше, чем он, лежала в темноте, думала и передумывала обо всем, не в состоянии понять, что с ней сегодня произошло. Но, кроме себя, ей некого за то винить. Она не должна была допустить, ей нельзя было допускать, чтобы он ее провожал. Она ведь сразу поняла, что встреча у ворот была не случайной и что этим не кончится. Он ведь, как видно, не из тех, кто не способен понять из ее безучастного и сдержанного ответа, что она не собирается поддерживать с ним иного знакомства, кроме служебного, как принято между доктором и его пациентом. Да. Она для него только доктор, не больше, а он для нее только пациент. Она ведь не просила его рисовать ее портрет, ей нечего чувствовать себя виноватой за то, что он не сумеет его закончить. О этим Гарбером она, разумеется, еще не раз встретится, но не иначе чем как со всеми остальными пациентами санатория. Не хватает ей еще, чтобы кто-то из медицинского персонала или из соседей по дому увидел их гуляющими вдвоем. Никто не сказал бы ей и слова, но подумали бы: считанные дни, как уехал Борис Борисович, а она уже снова завела роман. Слепой и то, кажется, увидел бы, что Борис Борисович не был для нее тем, в кого она могла бы влюбиться, не будь он даже женатым. Она просто не могла привыкнуть к одиночеству разведенной женщины, и ей было, в сущности, все равно, с кем после работы быть, лишь бы отдалить тяжелые часы в пустом доме. Несколько раз ходила с Поляковым в театр, нередко он провожал ее домой — и все. Дальше этого у них не зашло и не могло зайти. За все время она ни разу не пригласила его к себе в гости. Он ни разу не переступил порога ее комнаты.

С тем, кто провожал ее домой сегодня, знакомство заводить опасно. Оно незаметно может перейти в любовь, а этого она не хочет и не может допустить. Если завтра встретит его у ворот, то поговорит с ним по-другому. Он ведь сам сегодня сказал, что у нее глаза как у обиженного ребенка, потерявшего веру в людей. Своим молчанием она будто подтвердила, что это так. Да, она потеряла веру в людей и для него исключения не сделает. Ему нужно с кем-то развлекаться? Так среди отдыхающих есть женщины и девушки, кажется, и моложе, и красивей ее. На нее он может не рассчитывать. Просто зря потеряет время.

Зинаида не раз произносила вслух, о чем думала и передумывала, словно хотела заглушить в себе внутренний голос, который возражал ей: «Это далеко не так, как ты говоришь».

И уснула с мыслью, что больше с ним вот так встречаться не станет. Он для нее только пациент, а она для него только доктор. Других встреч, кроме этих, у них быть не может и не будет.

В палате был один Зайцев, когда доктор Зинаида Телехова, делавшая утренний обход левого крыла этажа в сопровождении старшей медицинской сестры, постучала в дверь.

— Как себя чувствуете? — спросила Зинаида у Зайцева.

— Нормально. — Зайцев поднялся и, не закончив бриться, выдернул из розетки шнур жужжащей электробритвы.

— Когда в последний раз вам меняли постельное белье? — она загнула угол одеяла, проверила белье и на другой постели, после этого провела рукой по спинкам обеих кроватей и по подоконнику. — Уборщица уже прибирала у вас сегодня?

— Не знаю. Я был на горном седле и вернулся оттуда недавно. — Заметив, какой растерянный вид у медицинской сестры, Роман, на всякий случай, добавил: — Но она, кажется, у нас сегодня еще не убирала.

— А мне кажется, — обратилась доктор к сестре, показывая на пыльный подоконник, — что она и вчера тут не убирала.

— Не может быть. Пойду и позову ее.

— А как у вас с лишним весом? — спросила у него доктор, когда старшая сестра вышла из комнаты.

— Мне уже удалось малость сбросить.

— Малость — не годится. Вам нужно похудеть как следует, ходить больше. Для вас это лучшее лечение.

— Зинаида Игнатьевна, у меня уже ноги болят от ходьбы. Я сегодня уже был на большом горном седле. Меня затащил туда художник.

— Какой художник? — спросила доктор, не совсем беря в толк, о ком речь.

— Мой сосед Александр Наумович Гарбер… Он вас очень точно нарисовал.

— Меня?

— Ну да, я вас сразу узнал. Портрета он еще не закончил, говорит Гарбер. Но все равно узнать вас легко. Правда?

Зинаида пожала плечами.

— Я ведь не видела портрета, как же я могу сказать?

— Еще не видели? — спросил в крайнем удивлении Роман. — Как так? Не понимаю. Хотите взглянуть? — Он полистал альбом и нашел ее портрет.

Зинаида лишь мельком успела взглянуть на рисунок. В палату вернулась сестра в сопровождении уборщицы — молодой белокурой женщины с заспанным лицом. Роман закрыл альбом и удалился из комнаты. Ему не хотелось присутствовать при том, как доктор будет делать разнос уборщице.

Назад в комнату Роман вернулся, когда доктор в сопровождении сестры и уборщицы перешла в соседнюю палату.

Об обходе Роман рассказал Гарберу после завтрака, в большом шумном вестибюле столовой.

— Кто просил вас показывать ей рисунок? Я вас, кажется, не просил, — упрекнул в огорчении Александр своего добродушного соседа. — Я вам сказал, что портрет еще не закончен. Кто показывает наполовину сделанную работу?

— Я сказал, что он еще не закончен, — оправдывался растерянный Зайцев, — но он все равно ей понравился.

— Откуда вы знаете?

— Я видел, как она смотрела на него.

Огорчение Гарбера тут же прошло:

— Так вы говорите, что портрет ей понравился?

Из слов Зайцева Гарбер понял, что Зинаида зашла к ним в комнату не случайно. Она наверняка надеялась застать его там в этот утренний час. Зачем это ей понадобилось? Напомнить, что вчера вечером запретила ему встречаться с ней за пределами санатория, или передать, что она сегодня и завтра свободна и он может принести к ней домой портрет, набросанный по памяти? Но Роман, показав ей рисунок, отнял у него возможность воспользоваться им. А быть может, оно и к лучшему, что все так случилось, а он рассердился на Зайцева и чуть было не рассорился с ним. Зинаида, которая, как она сама призналась, не очень-то верит людям, теперь убедилась, что он ее не обманывал. Теперь-то, хочет он думать, она не откажется позировать. Если удастся раздобыть в здешних магазинах масляные краски, он сделает ее портрет не карандашом и не в альбоме, а напишет маслом на полотне. И самое подходящее место для этого — садик.