Уриэль поблагодарил, заметив, что, к сожалению, ему не придется воспользоваться его любезностью. Он едет сюда всего на несколько дней и даже в выходные будет занят.

— Вот когда приеду сюда со своими студентами, тогда, думаю, буду не так ограничен во времени.

Незнакомец вдруг прикрыл глаза, словно увидел в проплывающей по ту сторону окна тундре нечто такое, что он старается утаить от себя. Но через минуту уже вновь светились его светло-карие глаза на широковатом лице с синими пятнышками на скулах.

— Года три назад я тоже занимался со студентами, — все еще стоя в дверях купе, отозвался незнакомец своим тихим густым голосом, — они проходили у меня в бригаде производственную практику. Мы тогда разрабатывали четвертый горизонт. Что вы так меня разглядываете? Разве я не похож на шахтера?

Даже после того как Илья Савельевич Лесов — так звали незнакомца — рассказал о шахте, где студенты одного горного института проходили практику, и рассказал так, как может это сделать лишь тот, кто не один год измерял и перемерял шахту вдоль и поперек, он все-таки, неизвестно почему, не показался Уриэлю похожим на шахтера. Скорее всего, потому, что Лесов не жмурит глаза, как обычно это делают люди, проводящие больше дней в тускло освещенных лавах и штреках, чем на свету, и потому, что он не втягивает голову в плечи, как делают шахтеры, чтобы не удариться о низко нависшую кровлю и балки.

— Что же вы не присаживаетесь? — Уриэль показал на свободный полумягкий диван. — Нам еще ехать и ехать. Стаканчик чаю выпьете? Я с вечера заварил в термосе свежий чай. Краснодарский. И к чаю кое-что найдется.

— Минуточку. Сейчас я вернусь.

Скоро Лесов возвратился, держа в руках нераскупоренную бутылку водки.

— Хотите доказать, что вы настоящий шахтер? — полушутя спросил Уриэль.

— Представьте себе, — ответил Илья Савельевич, открывая бутылку, — пока я работал, то пил намного реже, чем сейчас. Но как вышел на пенсию… Будем здоровы, — и Лесов одним духом выпил стакан водки, не прикоснувшись к закуске, разложенной Уриэлем на столике.

— Вот теперь я вижу, что имею дело с настоящим шахтером, — улыбнулся Уриэль, отхлебывая несколько капель из стакана, и добавил, словно оправдываясь: — Давеча я один выпил почти целую бутылку. Но выпить вот так, залпом, целый стакан — этого я никогда не смог бы.

— А я бы никогда не смог пить, как вы. Так пьют только чай из кипящего самовара или ледяную воду из колодца в жгучий мороз. — Лесов отодвинул стакан: — Все! Больше одного раза не пью.

— А если рюмкой? — спросил Уриэль, словно для него это было очень важно.

— Все равно. Два раза я никогда не пью даже из рюмки. Вы меня, вижу, все разглядываете?

Урий Гаврилович Аншин не мог скрыть своего неподдельного удивления, услышав, что этот рослый, сильный человек уже второй год на пенсии. Кроме того что он выглядит молодо и не похож на человека, который может уйти на пенсию, Уриэль вообще еще не встречал шахтера, который в пятьдесят с небольшим лет перестал бы работать. Когда он сказал это, ему показалось, что Илья Савельевич вроде бы не слушает его. Потом он решил, что Лесов его даже не замечает. Скажи теперь Илья Савельевич, что ему уже за шестьдесят, Уриэль не удивился бы. Вокруг глаз Лесова собрались глубоко врезанные морщины, и глаза уже светились по-другому. Наверное, Уриэль не ошибся, когда, увидев, как Лесов крутится в коридоре, решил, что он из тех людей, которые ни минуты не могут оставаться в одиночестве. Им всегда нужно перед кем-то выговориться. Даже походка у него тихая и осторожная, как у человека, несущего на себе тяжелый груз, от которого он не может освободиться. Он сам намекнул на это, еще стоя в дверях. Уриэль упрекнул себя за то, что не догадался сразу спросить Лесова, почему тот начал больше пить, оставив работу. Еще секунда — и спросил бы, но Илья Савельевич предупредил вопрос. Глаза Лесова снова светились, когда он, прикрыв рукой опорожненный стакан, спросил:

— Вы уже знаете, на какой шахте будут практиковаться ваши студенты, или вам еще надо договориться с комбинатом? Просите, чтобы вас послали на девятую шахту, в бригаду к Иосифу Фусинскому. Фусинский был моим помощником. Он находился со мной в шахте, когда произошло несчастье.

Илья Савельевич замолчал. Возможно, он ждал, что Уриэль станет расспрашивать, какое несчастье случилось с ним в шахте, о чем он, как видно, до сих пор не может забыть. Но Уриэль тоже молчал. Он только показал свою готовность слушать, задернув занавески, чтобы солнце не так било в глаза. И Илья Савельевич Лесов, опершись головой о стенку, начал рассказывать, сначала тихо и как бы про себя, но чем дальше, тем громче, время от времени прерывая себя хрипловатым кашлем:

— Двое суток мы пролежали засыпанные в лаве. Нас было восемь, и все мы спаслись, а она, моя Мария, ни разу в жизни даже не спускавшаяся в шахту, — она погибла. Так страшно и так нелепо. Ничего, если я закурю? — Лесов вынул из кармана пачку папирос и протянул Уриэлю.

— Спасибо. Я не курю уже довольно давно. Если хотите, могу вас научить, как бросить курить.

— К чему? — Затянувшись и выпустив дым с тяжелым вздохом, Лесов продолжил: — Городок наш не особенно большой. Если, упаси бог, что-то случается на шахтах, в городе сразу узнают, все сбегаются, прежде всего, конечно, женщины. У каждой ведь кто-нибудь есть в шахте, а шахта — это вам не завод. При пожаре или еще каком бедствии дверь не выломаешь и в окно не выпрыгнешь. Как только моя услышала, что на девятой шахте, где я работал, произошло несчастье, сразу же прибежала — и прямо к вертикальному стволу. Никто не знает точно, как это случилось. Скорее всего, Мария моя вгорячах не заметила, что клети, в которой опускаются в шахту, нет на месте, она внизу, а дверца ствола была открыта, — кто-то, видно, второпях забыл закрыть. А на стволе у нас всегда полутемно. В первую минуту, когда заходишь туда со света, почти ничего не видать. Семьсот метров она пролетела… На похоронах я не был — лежал в больнице.

В пепельнице еще тлела недокуренная папироса, но Илья Савельевич вынул из пачки другую и, сам не заметив, раскрошил ее в пальцах.

— Вы что-то спросили? — спохватился Лесов. Не получив ответа, он опять привалился головой к стенке и продолжил, прерываясь еще чаще: — После аварии в шахте я пролежал в постели около полугода. Когда вышел из больницы, меня почти никто не узнавал — так я за эти полгода постарел. Ее смерть совсем сломила меня. Я попробовал еще месяца два поработать, но почувствовал, что это уже выше моих сил. Не знаю, может быть, если бы мне не хватало стажа или не исполнилось еще пятидесяти лет, я перешел бы на другую работу, хотя для человека, который всю жизнь, как я, проработал под землей, не так-то просто оставить шахту и перейти работать на поверхность. Это — как бы вам сказать — ну, то же самое, что матросу расстаться с морем. Но стаж у меня выработан, по возрасту я мог бы еще несколько лет назад уйти на пенсию, и о деньгах беспокоиться нечего. На жизнь мне хватит, даже если бы я получал пенсию меньше, чем сейчас. Сами понимаете, человек, отработавший на северных шахтах столько лет, зарабатывает, наверно, побольше доцента, а то и профессора.

— Возможно, — согласился Урий Гаврилович, заметив при этом, что самое выгодное сейчас в смысле заработка — быть рабочим.

— По крайней мере на рабочих, как я слышал, спрос теперь намного больше, чем на доцентов и профессоров. Так вот, когда проработаешь на шахте столько, сколько я, волей-неволей наберется порядочный капитал. А если больше не работать, то какой смысл сидеть здесь, в тундре? Север есть Север. Не случайно ведь на Крайнем Севере и платят больше, и отпуск более длительный, и другие льготы. Вот и я, как некоторые другие наши шахтеры, уже ушедшие или собирающиеся на пенсию, записался на кооперативную квартиру в доме, который наш комбинат собирается строить в одном из южных городов. Пока что все еще выбираем город. Хочется ведь, чтобы и климат был подходящий, и город как город. Ну, а поскольку я свободный человек, меня выбрали в правление и отправили в разъезды. Как раз сейчас опять возвращаюсь из командировки — ездил посмотреть еще пару городов и заодно переговорить там с кем надо, что да как. — Лесов вынул из пачки еще папиросу и опять раскрошил ее между пальцами незаметно для себя. — Так или иначе, года через два мы выстроим дом. Буду ли я там жить — этого, видите ли, я и сам еще не знаю, хотя я и в правлении, и еще не раз мне придется мотаться туда-сюда, когда начнут строить. Я все же свободнее других — совершенно одинокий человек. Кто знает, может, кооператив нарочно впряг меня в работу, потому что я остался один.