— Не надо. Я тебе верю… — У нее перехватило дыхание, и она произнесла еще тише: — Но ведь обо мне ты так мало знаешь.

— Мне этого достаточно. Больше меня ничто не интересует…

— Может быть, скажешь, тебя не интересует…

— Почему ты замолчала? — спросил Гарбер без излишнего любопытства, снова присаживаясь с ней на скамью под высоким тополем. — Ты ведь хотела меня о чем-то спросить.

— В другой раз. Не сегодня. Да, завтра мы не сможем встретиться. Завтра я дежурю и освобожусь после полуночи.

— Я тебя провожу.

— Не надо. Меня проводят.

— Кто?

В нем поднялась буря, сметающая все на своем пути.

— Кто?!

Зина проследила за тем, чтобы буря бушевала в нем не больше, чем она того хотела:

— Завтра я дежурю со старшей медсестрой, она живет недалеко от меня.

— А послезавтра? Где мы встретимся послезавтра? Снова в садике?

— Домой я не могу тебя пригласить.

— Тогда в саду и в то же время, что и сегодня.

— Но ты не забудешь поговорить с соседом? Скажи ему, что ты все выдумал. Прошу тебя.

Самым правильным, разумеется, было бы, думал потом Александр, если бы он тут же, на месте признался, что про соседа просто-напросто пошутил. Как он мог договориться с Зайцевым, чтобы тот шел свидетелем в загс, если у того вот-вот кончается отпуск и он уезжает? Но тогда Зина могла бы принять и все остальное, о чем он говорил, за шутку, и это, понятно, удержало его от признания. И все же на всякий случай он предупредит Романа, что, если врач их спросит, о чем договорился с ним его сосед по палате, пусть ответит как есть, что никакого разговора, имеющего хоть малейшее отношение к ней, между ними не было. Тогда Зина спросит себя, зачем понадобилось ему все придумывать. Не может быть, чтобы не догадалась. Он просто хотел узнать, как она это воспримет.

Но размышлял о том Александр недолго. Он забыл об этом в тот же день, и она, Зина, наверное, тоже забыла, ведь он заверил ее, что поговорит с соседом. Но Зина не могла забыть, как удивила она его, отложив начатый разговор на другой раз. В том, как спросила: «Может быть, скажешь, тебя не интересует…» — он почувствовал тайну, которую она не в силах открыть, пока не наберется решимости, и для этого, очевидно, ей нужно несколько дней.

Гарбер пытался сам проникнуть в эту неразгаданную тайну. Он взвешивал все, что приходило ему в голову. Роман Васильевич, поведавший ему историю знакомства Зинаиды Игнатьевны и Бориса Борисовича, не знает ведь, чем то знакомство закончилось. Мало ли что говорят. Может быть, Борис Борисович уже развелся с женой и Зина переезжает к нему? А может быть, она снова сходится с мужем? Она ведь не отрицает, что любила его. Но больше всего Александру хотелось верить, что Зина хочет сказать ему нечто весьма важное и намерена проверить, как он к этому отнесется.

Все эти нелепые мысли улетучились у Гарбера из головы почти в тот же миг, когда два дня спустя в точно условленное время он увидел Зину у входа в сад. Она стояла задумавшись и, как показалось ему, погруженная в себя.

— Какой славный сегодня день, — сказала Зина, присаживаясь в тени на свободную скамью.

— Да, — ответил Гарбер и тоже сел.

— Оба окна моей комнаты выходят на солнечную сторону. За день они так накаляются, что совершенно нечем дышать, — и Зина снова замолчала.

Не следует ли ему понимать так, подумал Гарбер, будто это единственная причина, приведшая сейчас ее сюда, а о погоде она завела речь потому, что к этому обычно прибегают, когда не знают, о чем говорить или как начать разговор, к которому готовились. Гарбер поспешил ей на помощь:

— Я поговорил со своим соседом.

По тому, как при этих словах Зина взглянула на него, Александр понял, что ей не нужно напоминать, о чем позавчера она завела разговор и вдруг оборвала его в самом начале, отложила на другой раз. Гарбер больше не проявлял нетерпения. Ни единым словом не станет напоминать ей, даже если она снова не захочет сегодня говорить. И когда Гарбер уже был почти уверен, что так оно и будет, он, к своему удивлению, вдруг услышал от нее такое, что в первое мгновение даже не сразу понял и ждал, чтобы она повторила.

— Что ты сказала? — опешив, спросил Александр.

— Хочешь, чтобы я повторила? Я не еврейка, я русская. Так и пишусь.

Гарбер все еще смотрел на нее широко открытыми глазами, словно до него это никак не доходило.

— Вот видишь, — Зина вздохнула с облегчением. — А ты, наверное, думал, что все уже знаешь обо мне.

— Все же не пойму, — опешивший и изумленный Александр не сводил с нее взгляда, — к чему ты это говоришь? С чего ты взяла, что меня это интересует? Мне все равно, из какого кто народа. Найла, на которой я хотел жениться и от которой, как ты знаешь, у меня сын, татарка, а женщина, с которой я сошелся… А, я понял. Но то, что у моих детей сменили фамилию, не имеет абсолютно никакого отношения к тому, в чем ты меня подозреваешь. Там ведь было совсем другое. Как тебе такое могло прийти в голову? Меня сроду не интересовало и не интересует, из какого кто народа… Для меня всегда важно, какой ты человек. Только это…

— Но ты еврей?

— Тебе не все равно?

— Все равно, но все же я хочу, чтобы ты сказал.

— Мне кажется, об этом излишне спрашивать. Разве по мне не видно, кто я?

— Ну, а в паспорте как у тебя записано? Тебя поражает, что я спрашиваю?

— А ты как думаешь? Ну, посуди сама. Как могли записать меня иначе, если у меня характерная еврейская фамилия — Гарбер? И характерное отчество — Наумович.

— А у моего бывшего мужа фамилия не типично украинская — Левитин, и отчество у него тоже не типично украинское — Михайлович, а в паспорте записан украинцем.

— А кто он на самом деле?

— Не знаю. — Она закрыла глаза и тут же их открыла. Но взгляд у нее был уже иной, грустный, задумчивый.

— Я вижу, Зина, тебя это мучает, для тебя это все еще важно.

— Да. Ибо с этого, собственно, все и началось.

После того как Зина призналась ему, Александр уже не сомневался, что она не станет откладывать на другой раз начатый и незаконченный мучительный для нее разговор, что сегодня все расскажет, ничего не утаивая от него, как в прошлый раз ничего не скрывал он от нее, исповедуясь ей, ни о чем не умалчивая. Зина настроилась на это, она просто не знала, за что ухватиться, от чего оттолкнуться и приняться рассказывать. В конце концов, она нашла верный тон:

— В прошлый раз ты спросил, сильно ли я любила своего бывшего мужа? Как ни противен он мне сейчас, противен и чужд, я никогда не буду отрицать, что любила его, сильно любила. А как он любил меня, трудно себе даже представить. Не помню, чтобы за годы, что мы были мужем и женой, я слышала от него когда-нибудь плохое слово. Он был мне верным и преданным мужем.

Познакомилась я с ним совершенно случайно. На улице была ужасная гололедица, из дому не выйти. Если бы мой будущий муж, которого я раньше и в глаза не видела, не подхватил меня, когда поскользнулась, я, наверное, костей бы не собрала. Прямо в тот момент он случайно оказался рядом. И одну меня уже не отпустил, проводил до самых дверей санатория. Я в то время уже работала там. Вот так мы и познакомились.

Слишком красивым он не был, но женщины на него заглядывались. Одним словом, мы влюбились друг в друга и вскоре поженились. Костя, так звали моего мужа, был учителем английского языка.

Детей мы не заводили, потому что снимали маленькую комнатку, с кухней, на несколько соседей. Перспективы на собственную комнату не было никакой. Единственное, на что мы могли надеяться и рассчитывать, — вступить в жилищный кооператив. Но на это нужны деньги, и немалые. Много откладывать из зарплаты у нас не получалось. И мужу приходилось в свободные вечера давать уроки. Его учениками были не дети, а взрослые. Почему взрослые люди вдруг принялись изучать английский язык, я поняла гораздо позже.

Среди его учеников была молодая девушка, писаная красавица.

О том, что произошло дальше, Гарбер мог бы рассказать вместо нее. Обыкновенная история. Ее Константин влюбился в эту писаную красавицу, а эта писаная красавица в него…