- Я согласен. Одно условие.
Балтазар вздохнул, мысленно готовясь отказать в очередной просьбе отдать на воспитание еще не родившегося Габриэля, но Цепеш его удивил:
- Крестной должна быть Майя, у меня нет твоего запаса мощи, я не потяну один три рода, если… «если что».
- Сделаю все от меня зависящее, - оскалился демон. - За мной должок, но мнение относительно Ван Хелсинга я не поменяю.
- Знаю. И все же мне выгоднее с тобой дружить, Валтассар, - тонкие губы Дракулы изогнулись, и из-под них показались кончики острых клыков.
- Ты будешь замечательным крестным, Влад.
- Благодарю.
***
Время летело все быстрее. Таял снег, расчищая песчаные дорожки в саду, с моря подул холодный ветер, наследники обзавелись крестными и первыми зубками, Нарси и Роуз самозабвенно ворковали над ними, а Северус с Люциусом льнули к своему демону, будто спеша жить, чувствовать и любить.
Делинталиор подолгу сидел на подоконнике, глядя на почерневший сад, и мечтал о моменте, когда яркая весенняя зелень станет предвестником возвращения Дро. Он каждый день благодарил Вседержителя за то, что тот привел их с Дроданом в этот дом. Дал защиту, род, почти семью. Вспоминая, как страшно ему было после первых слов отца, отрекающегося от него, как плакал он на сильном плече своего орка, боясь, что и тот оставит его, и тогда останется только умереть, Делли улыбался. Сейчас все слезы, метания и страхи казались такой глупостью! Ведь если есть на свете Дро, способный держать в руках меч, и он сам, тоже далеко небесталанный, и есть любовь отчаянная, настоящая, от которой сильно бьется сердце, то чего еще можно бояться? Смерти? Господин как-то сказал, что и в посмертии по-настоящему любящие друг друга не расстаются. Сплетясь душами, они проходят через Врата, и если не испугаются, не отрекутся друг от друга, то родятся вновь.
Делинталиору хотелось верить, что они с Дро прошли свои первые Врата, не отказавшись от любви в угоду глупым предрассудкам, не разомкнув рук и не нарушив клятв. Что же до ожидания, то за этот неполный год он повзрослел больше, чем за всю прошлую жизнь. Ласковая насмешливость Северуса, которого Дракон почему-то звал Тхашш, холодноватая забота Люциуса, ненавязчивая внимательность господина, хлопоты вокруг маленьких принцев, сотни прочитанных книг из огромной библиотеки, десятки бессонных ночей, посвященных раздумьям, пробудившийся Иссинавалль, - все это осело на самом донышке его души, делая мудрее и спокойнее. Недавние истерики и нежелание жить, страх, боль и неуверенность отошли куда-то в сторону, оставив свою вечную жертву в относительном покое. И даже то, что от орка не было больше ни одного письма, не вызывало тревоги. Делли точно знал, что если бы с Дроданом что-то случилось, то он бы обязательно об этом узнал. Почувствовал бы.
Лопались липкие почки в саду, взгляды Тхашш и Хссаш заволокло туманом, который можно было развеять только старым, как мир, способом, все чаще по ночам мэнор не спал, впитывая каждым камешком их стоны и обещания, буквально переполняющую хозяев любовь, превращаясь практически во второй Иссинавалль.
Делинталиор теперь улыбался, прислушиваясь к тихому звону дрожащих стекол и страстной вибрации стен, к тихим вздохам, пробивающимся даже сквозь плотную сеть защитных чар. Демон наслаждался любовью своих принцев, и рвущуюся из него магию было не удержать никаким заклятьям.
Снова встали перед внутренним взором эльфа широкие плечи, тугая коса, змеей спадающая до самой талии, крупные ладони, в которых легко помещались обе его узкие ступни, жаркий, голодный взгляд желтых глаз, в которых отражался огонь пылающего костра, белоснежные клыки, чуть выступающие из-под тонких губ, горячий живот, весь исчерченный шрамами, жадные, но осторожные ласки чуть шершавого языка…
Четыре года постоянной жажды. Четыре года тянущей, невозможной тоски друг по другу, которую не в силах были заглушить ни те несколько сорванных украдкой поцелуев, отдававшихся болью в солнечном сплетении, ни десяток робких прикосновений к зеленоватой плотной коже, ни бесконечные мечты, оборачивающиеся наутро стыдными стонами и мокрым бельем.
Каждая ласка, каждое прикосновение с хотя бы легким намеком на интимность, причиняли боль. Отец знал, о чем говорил, когда шипел сквозь зубы: «Ты еще приползешь ко мне, орочья шлюха. Пусть каждое мгновение твоей развязности обернется болью. Я заставлю тебя лизать мне сапоги, умоляя взять обратно, позор рода, развратная маленькая дрянь».
Какое счастье, что Дро не знает эльфийского! Орк не стал спрашивать, что изволит шипеть господин звездочет Его Величества, а подхватил на руки рыдающего возлюбленного и повернулся к плюющемуся ядом родителю широкой спиной, не опасаясь ни стрел, ни проклятий. Уж Делли-то он защитить сумеет. Потом долго гладил поникшие, вздрагивающие плечи, сцеловывал горькие, отчаянные слезы и просил прощения. За то, что посмел поднять глаза на него, за то, что вообще родился.
Глупый. Разве кому-то было бы лучше, если бы в огромном Упорядоченном было меньше на одну любовь? Разве стал бы кто-то от этого счастливее? Каждый украденный у проклятия поцелуй, каждый страстный стон своего орка Делли хранил в памяти, как самое счастливое, самое светлое воспоминание. И какое кому дело, что после того, как обезумевший от страсти Дро склонился к нему, вылизывая подрагивающий живот, и страстно выдохнул «Делли!», заливая его грудь своим густым семенем, он неделю провалялся в страшной лихорадке, а там, где кожи коснулось выплеснувшееся наслаждение, еще полгода кровоточили страшные язвы?
Он помнил и бесконечную вину в желтых глазах, боязнь лишний раз обнять, приласкать. Помнил плотные слои ткани, в которые Дро заворачивал его, не смея даже глядеть на свое сокровище. Надеялись ли они когда-нибудь разделить ложе, насладиться друг другом, дать выход тому выматывающему, мучительному томлению, которым было пронизано каждое невольное прикосновение? Наверное, да, если так и не сделали шаг со скалы, держась за руки, не шагнули за край, а решили жить.
И вот теперь… Теперь Его Темное Величество, который вовсе, может, и не величество, но явно более сильный и родовитый маг, чем его отец, смешал с ним свою кровь, отгоняя страшный недуг.
Только бы вернулся Дро! Не потерялся в снежной пустыне чужого мира, нашел путь назад, к нему. И тогда… При мысли о том, что будет «тогда» и «если», у Делинталиора сладко подводило живот, кровь бросалась в лицо, не минуя и других, менее приличных, мест. Пусть только он вернется, пусть поймет, что… пусть услышит.
