На новомодном праздничном костюме.

 И он решил,

 Что в битве даже с блудней

 Не подобает быть

 В одежде будней.

 Под цвет к нему,

 Носимому нечасто,

 Сорочку выбрал он и выбрал галстук,

 По моде крупный узел завязал,

 Сменил ботинки общего топтатья,

 Как будто шёл к любимой на свиданье,

 А не крушить Вадима на вокзал.

 Хотя и новой ожидалась стычка,

 Сказалась всё ж

 Дворянская привычка.

 Он знал врага,

 Но знаньем прежде скрытым,

 По фотографиям, к стене прибитым,

 На двух из них с Наташей тот сидит,

 Гордясь соседством

 И, должно быть, млея,

 Всем напряжённым обликом имея

 Что ни на есть десятиклассный вид.

 Сорвал, хотел их разорвать,

 Но внове

 Подумал с болью:

 “Этот невиновен!”

 Нет, нет, не этот,

 А совсем другой

 Призвал Жуана к встрече роковой:

 Подлец и лжец, играющий на вере,

 Невинных заставляющий страдать,

 Выслеживать себя,

 Ревниво ждать

 Под фонарями в привокзальном сквере,

 К тому удобном, чтоб иметь обзор,

 Но экономно узком,

 Как Босфор.

 Перед любой бедою,

 Вплоть до драки,

 Природа часто подаёт нам знаки,

 Лишь надо быть внимательнее нам,

 А мой Жуан, прямой,

 Почти что фрачный,

 Стоял в тени с решительностью мрачной,

 А если бы взглянул по сторонам,

 Прозрел бы там

 В обычных голых сучьях

 Переплетенья

 Проволок колючих.

 Но мститель,

 Обратив своё лицо

 На шумное трамвайное кольцо,

 Не замечал пророческого знака,

 Он зорко на трамваи всё глядел:

 Уже четвёртый, пятый отзвенел,

 Матроса с ними не было , однако,

 В нём не слабел решительный настрой,

 Тем более

 Что близился шестой.

 Трамвай звенел,

 Рассвеченный и быстрый,

 С его дуги во тьму летели искры.

 Вот завернул и встал,

 И в рельсы врос,

 А из дверей, как самою победной

 Из катера торпедного, торпедой

 Одним из первых вылетел матрос.

 Так вылететь на этот раз, наверно,

 Не помогала

 Марфа Тимофевна.

 Жуан его

 На вылете засёк,

 Измерил взглядом:

 “Хоть и невысок,

 Всё ж, кажется, нахальный и здоровый”.

 В нём не узнал он с фото паренька,

 Как не узнать зелёного дубка

 Под огрубелою корой дубовой.

 Но даже в свете зыбком, как неон,

 В сознанье утвердилось:

 Это “он”.

 Вадим спешил,

 Не склонный к передрягам,

 А тут к нему Жуан особым шагом.

 Нужны, однако, крупные мазки,

 Чтобы представить сразу всю картину:

 Шёл, голову кудрявую откинув,

 Легонько нажимая на носки;

 Шёл напрямик пружинисто, но веско.

 Как он поступит?

 Он поступит дерзко.

 Для встречи

 Им был выбран тот момент,

 Когда противник выходил на свет,

 С тем чтоб ошеломить приёмом верным.

 Вадим успел отставить чемодан.

 Жуан к нему вплотную.

 — Я Жуан!

 — И что?

 —А вот что! —

 И ударил первым.

 Была крепка гордеевская кость,

 К тому же и удар

 Пришёлся скользь.

 — Полундра! —

 Хоть и быстрый,

 Но приметный

 К Жуану полетел кулак ответный,

 Другой бы от него, наверно, сник,

 Но от удара при таком заносе

 Друг знал приём,

 Используемый в боксе,

 Так что противник цели не достиг.

 За этой первой стычкою, однако,

 И началась

 Отчаянная драка.

 Теперь они сцепились

 Грудью в грудь,

 Глаза в глаза,

 Да так, что не моргнуть.

 — Прощайся с жизнью, выродок проклятый! —

 Хрипел Жуан в неукротимом зле

 И, изловчась, ударил по скуле,

 Когда Вадим шатнулся на попятный.

 Но и тому, впадающему в злость,

 Ударом хитрым

 Врезать удалось.

 Запахло кровью —

 Той, что вечно в трате,

 Той алой, что всегда

 За всё в расплате:

 За Жизнь и Честь,

 За Истину и ложь.

 Сейчас она окапала нежданно

 Сорочку белоснежную Жуана.

 Торжествовал подлец,

 А всё ж, а всё ж,

 Как ни хитри он хитростью лукавой,

 При равной силе побеждает правый.

 Жуанова губа

 Кровоточила,

 Но это лишь его ожесточило,

 Зато теперь Вадим Гордеев, в ком

 Для битвы цели не было и жажды,

 Своё лицо ему подставил дважды

 И дважды повстречался с кулаком.

 Он только зашатался, глядя тупо,

 И выплюнул

 Два драгоценных зуба.

 Я видел

 Драку злобную собак,

 Я видел в ранней молодости, как

 Дрались два жеребца непримиримо.

 Читатель мой, не горько ли , пойми,

 Такое же увидеть меж людьми.

 Жуан лишь свирепел и бил Вадима,

 Уже и нос ему сравнял с губой,

 Но всё же продолжался

 Смертный бой.

 Жуан не видел,

 Как народ собрался,

 Как кто-то разнимать их попытался,

 Жуан не слышал, как по мостовой,

 По улице,

 По скверу

 Бегом быстрым,

 Подбадриваясь милицейским свистом,

 Бежал, запаздывая , постовой.

 Вадим уже упал с кровавой маской

 И вывернутой

 В сторону салазкой.

 Вадим лежал.

 Жуан стоял хмельной,

 До боли потрясённый тишиной.

 И понял он по напряжённым лицам,

 По голым веткам у барьера тьмы,

 Что между ним, и миром, и людьми

 Уже прошла незримая граница.

 И только с тем одним,

 Упавшим наземь,

 Ещё как будто

 Сохранялись связи.

 Вадим лежал.

 Жуан стоял над ним,

 Тоской и человечностью томим:

 Позор был смыт,

 Но лёгкость от успеха

 Сменилась горькой тяжестью потом,

 Что наказал прохвоста, а в самом

 Его же боли отдаётся эхо.

 Такая человечность выше права,

 Есть в человечности

 Своя отрава.

 — В чём дело? —

 Вопросил порядка страж

 И, охватив всей драмы антураж,

 В Жуане быстро разгадал убийцу,

 Но, деловитый, был хоть и безус,

 Прощупывая у матроса пульс,

 — Связать бандита! —

 Бросил бригадмильцу,

 Прислушался с гримасою кривой

 И удивился:

 — Кажется, живой!..

 — Кто был свидетель? —

 Публика молчала.

 — Кто, повторяю, видел всё сначала? —

 Опять не отозвался ни один,

 Иные даже расходиться стали,

 Когда же друга моего связали,

 Старушка появилась из-за спин

 И назвалась, лицо своё заботя:

 — Пишите...

 Худокормова Авдотья. —

 Связали друга

 Лишь за то, что он

 Был очень уж расхристан и страшон.

 Сорочка кровенела после драки,

 А красный сбитый галстук, моды крик,

 Дрог на плече Жуана, как язык

 От бега запалившейся собаки.

 С готовностью,

 Неслыханной в бандите,

 Он с хрипом молвил:

 — А теперь ведите!

 У двух машин,

 Что привлекли зевак,

 На каждой виден был особый знак,

 Отчётливый и по значенью чёткий.

 Вадима увезли из-под куста

 Под знаком милосердного креста,

 А друга в чёрном кузове с решёткой.