Но, как и у других, им от проказ

 Единоличника жилось всё горше.

 Родить второго не хватает сметки,

 То и страдают

 Семьи-однодетки.

 Отец сердился,

 Но хитрюга-мать

 Грехи сынка умела прикрывать.

 Вот и теперь, колючим взглядом глядя,

 Как будто бы не зная ничего,

 Заговорила слёзно про него,

 Кивнув на фото:

 — Уезжает Вадя... —

 Покуда рос, был и душа и плоть,

 Завёл жену —

 Отрезанный ломоть...

 На карточке,

 Вниманьем привлекая,

 К Вадиму льнула женщина другая...

 Как будто нож по сердцу полоснул,

 Как будто гром по голове ударил,

 Как будто молний огненные твари

 Обвили грудь и задушили гул.

 Забыла всё, очнулась в жути дрёмной

 На берегу,

 На половине тёмной.

 Там омут был.

 Черней, чем эбонит,

 Он притягал Наташу, как магнит,

 Как взгляд удава свою жертву манит.

 О, красота!.. Недаром говорят,

 Что пожилых страдания дурнят,

 А молодым их красоту чеканят.

 Она была красива несомненно,

 Но красотой теперь

 Уже надменной.

 Ни горьких слез,

 Ни жалостного вздоха.

 Что скажешь ты мне, милая эпоха?

 Ведь на земле всё та же маета,

 Хотя века над миром пролетали.

 О, сколько женщин!

 Как они глядели

 В холодные речные омута!

 Но не у всех у них, как у Наташи,

 Невидимый хранитель

 Был на страже.

 Высокая,

 Она наверняка

 И на себя глядела свысока,

 Чтоб умереть, собой пренебрегая,

 Уже ступила на ступени дна,

 Вдруг ощутила то, что не одна,

 Что с ней уходит вместе жизнь другая,

 И эта Жизнь уже,

 Как выкрик с мест,

 Активно выражала

 Свой протест.

 Всё это

 О Жуановой супруге

 Я в Марьевке пишу, а не на юге,

 На той пишу Назаркиной горе,

 С которой видно, как, углы меняя,

 Бывает своенравной речка Яя

 В дождливой предуборочной поре.

 Вчера услышал с берега стенанья,

 Что утонула

 Липецкая Таня.

 Ах, Таня!..

 Шестиклассница всего,

 Жила напротив дома моего,

 Мне довелось улыбкой с нею знаться,

 С утра в подмогу маме, говорят,

 Она пасла у берега телят,

 А вечером решила искупаться.

 По выходе на берег окунулась,

 Нырнула вновь

 И больше не вернулась.

 Ах, Таня, Таня!

 Мне бы жизнь воспеть,

 А не твою бессмысленную смерть.

 Найти ей оправданье просто негде.

 Помощница, телят не допасла,

 Не доучилась и не доросла

 До счастья жизни и её трагедий.

 Уж лучше бы над омутом она

 Стояла,

 Как Наташа Кузьмина.

 А у Наташи,

 Повернувшей круто,

 К спасению была одна минута,

 Одна минута, но она была,

 Чтоб заглянуть в глаза

 Манившей бездны.

 Чтобы подняться

 На берег отвесный,

 Любовью прежней выгорев дотла,

 А за любовью, преданной сожженью,

 Судьба сулила самоотверженье.

 Да неужели

 В этот ураган

 Ни разу ей не вспомнился Жуан?

 Нет, вспоминала и впадала в жалость,

 Но, если же по совести сказать,

 Ей стыдно было даже вспоминать,

 А встретиться тем более боялась,

 О чем Жуан узнал и что сначала

 Его ещё сильней ожесточало.

 Как мысленно,

 Переживая стресс,

 Хватал он шпаги мстительный эфес,

 Что думал он в часы своих терзаний,

 Униженный в позоре и стыде,

 Узнал я из допросов на суде,

 Из протоколов первых показаний.

 Так, защищая честь своей семьи,

 Не избежал он

 Роковой скамьи.

 Весь день

 Без суеты и без помехи

 Жуан сурово проработал в цехе,

 Цех стал спасеньем друга моего,

 Где, горю и тоске не потакая,

 Железная работа заводская

 На время отвлекала от всего:

 То калька,

 То шаблон,

 То к мысли повод,

 Глядишь, задаст

 Какой-нибудь шпангоут.

 Закончив смену,

 В тягости души

 Он разбирал к уходу чертежи

 И чередил на новый день по плану,

 Вдруг из-под них

 Предвестьем новых бед

 Упал незапечатанный конверт,

 Коротко адресованный: “Жуану”,

 А в том конверте — сложенный листок,

 Имевший пять

 Машинописных строк.

 !!!! Вот так в начале,

 Как ножи в замахе,

 Стояли восклицательные знаки.

 “Я знаю, ты не трус и не святой,

 Так почему же миришься с позором?

 Сегодня в десять вечера на скором

 Уедет подлый оскорбитель твой.

 Отмсти!!!!”

 Вновь за призывом наказанья

 Стояли те же знаки восклицанья.

 Ещё без мысли,

 Но Жуана взгляд

 Уже вцепился в тёмный циферблат.

 “А кто так страждет за мои обиды?”

 Перечитал записку, и тогда

 Узнал он без особого труда

 Высоковольтный стиль Аделаиды.

 О чём подумал,

 Неизвестно нам,

 Но только взгляд

 Опять прильнул к часам.

 Непостижимо!

 Изумляться надо,

 Что ту записку написала Ада,

 Любовница, покинутая им.

 Подумать, для любви и любований

 Такая амплитуда колебаний!

 Обидчик злой, он всё же был любим,

 Хоть с появленьем у него Наташи

 Любим любовью

 Родственницы старшей.

 Как у металла,

 Если он нагрет,

 У Истинной Любви один лишь цвет,

 Горячий цвет, и отклоненья редки,

 Точнее, он бывает только ал,

 А холодеть начнёт, как и металл,

 Любовь являет разные расцветки:

 Малиновый сойдёт на тёмно-синий,

 А синий низойдёт

 До чёрной стыни.

 Есть женщины

 Душевной темноты,

 А есть негодницы из доброты.

 Они воображают все несчастья,

 Которые на милого падут,

 Чтоб оказаться рядом, тут как тут,

 И проявить душевное участье.

 Скажу, не трогая оттенков всех,

 Была Аделаида

 Не из тех.

 Для выдумки любви,

 По-детски смелой,

 Была Аделаида слишком зрелой

 И слишком опытной, добавлю я.

 Нет, в ней любви воспоминанья жили,

 А раз его, Жуана, оскорбили,

 Считала оскорблённой и себя.

 Не потому ли, что добро являют,

 Таких добряшек

 Чаще покидают.

 Опасно зло,

 Опасней во сто крат

 Бывает благородство невпопад.

 Когда бы Ада не казалась правой,

 А виделась коварной, сердце в нём

 Не вспыхнуло бы гибельным огнём,

 Не отравилось мстительной отравой,

 Теперь же от укора сам не свой,

 Он тотчас заспешил...

 Куда?

 Домой!

 — Зачем домой?! —

 Вы тоже удивитесь

 И скажите, наверно:

 — Экий витязь! —

 А между тем Жуан почти бежал,

 Трамвай попутный на пути приметив.

 Он в этот миг и сам бы не ответил,

 Зачем в свою каморку поспешал.

 В ней было всё печально и уныло,

 Пустынно было,

 Одиноко было.

 Сначала он ходил,

 Не зная сам,

 Что нужно затуманенным глазам,

 О чём томился в беспредметной думе,

 Но, проходя в огляде всё подряд,

 Нечаянно остановил свой взгляд