Ирония вообще обладает пластикой тональных переходов.

 Возможен вопрос: а зачем далёкого нам Дон-Жуана делать нашим современником? Можно было бы ответить, что так в свое время делали и Мольер, и Байрон, и Пушкин, но этого мало. Дело в том, что многие узлы нашей морально-нравственной жизни, которые мы распутываем, были завязаны в далёком-далёком прошлом.

 Сохраняя преемственность прежних Дон-Жуанов с их романтическим ореолом, мой Жуан  в жажде семейного счастья, как одного из главных смыслов жизни, проходит путь от героя и полубога к человеку.

 Пройдя через века

 По многим странам,

 Стихам,

 Поэмам,

 Драмам и романам,

 Пройдя легенд мистический туман,

 Познав мужей ревнивых гнев и ропот,

 Душой устав и накопивши опыт,

 В наш новый век женился Дон-Жуан.

 А впрочем, к безрассудному почину

 Имел Жуан двоякую причину.

 Женился он,

 Сказать приятно мне,

 Не где-то, не в какой-то там стране,

 А именно у нас, в Стране Советов,

 Где появился после тех времён,

 Когда стал замечать, что обойдён

 Вниманьем своих западных поэтов.

 Не мнил и здесь к Суркову

 В стих попасть,

 Но знал, что в новизне

 Новей и Страсть.

 О, Страсть Любви!

 От самых давних дней

 Он дивным был художником страстей,

 Но многоцветье высших ощущений

 Сгубила буржуазности печать,

 Когда нужды не стало обольщать,

 Все женщины пошли без обольщений.

 А если чувства словом не цветут,

 От Страсти

 Обновления не ждут.

 Лишь страсть ценна.

 Прожив века, он знал,

 Как изменялся жизни идеал,

 Как старики к безусым шли на милость,

 Как занимали троны торгаши,

 Как падала во всем цена души,

 Как все менялось, билось и дробилось,

 Но Страсть Любви

 Во все века и лета

 Была как неразменная монета.

 Явился он

 В предел моей страны,

 Конечно же, не в поисках жены.

 Скорей всего хотел поволочиться.

 Когда ж увидел стройку вертопрах,

 Её ошеломительный размах,

 Решил остаться и переучиться,

 Чтоб смыть с Души

 Без прежнего цинизма

 Родимое пятно феодализма.

 Итак, на стройке

 Страсти пилигрим

 Прижился даже именем своим:

 Жуан ли, Жан ли, был бы работяга.

 В то время, как теперь сдаётся нам,

 К туманным иностранным именам

 Была у нас особенная тяга,

 Хоть римский Цицерон, к чему чиниться,

 Звучит по-русски

 Вроде Чечевицын.

 И всё-таки потом

 Приставку “дон”,

 Как ни звучна была, отбросил он,

 Взял и отсёк без всякого терзанья,

 Как отсекают, взятую в щепоть,

 Вполне живую, трепетную плоть

 При тягостном обряде обрезанья.

 Жуан без “дон” по собственной охоте

 Стал проще,

 Как еврей без крайней плоти.

 Не диво ли,

 От первого “Люблю”

 У нас закон оберегал семью,

 А строгому закону в подкрепленье

 Через цехком, завком и женсовет,

 Партком и комсомольский комитет

 Был и закон общественного мненья,

 И тот, кто преступал за грань закона,

 Не избегал порой

 И фельетона.

 “Вот хорошо, —

 Подумал жён желанник, —

 Что у семьи так много добрых нянек,

 Особенно для грешных, кто, как я,

 Решил навек оставить круг порочный,

 С такой подмогой счастье будет прочно.

 Долой разврат!

 Да здравствует семья!”

 Тогда ещё не знал он иносказ:

 “Семь добрых нянек,

 А дитя — без глаз”.

 “Долой разврат!”

 Сказать-то просто. Кстати,

 Поговорим немного о разврате,

 Перелестнём страницы словарей,

 Откроем те, где есть определенье

 Разврату, как порочному явленью,

 С позиций моралистов наших дней.

 Увы, воображенью не мешая,

 Молчит Энциклопедия Большая.

 С послушностью

 Наипримерных чад

 Вослед Большой и Малые молчат.

 Но тут себе позволю замечанье:

 Встречаются и в Жизни иногда

 Такие рассуждения, когда

 Бывает вразумительней молчанье.

 Ну сами посудите: для морали

 Не стало б легче,

 Если бы орали.

 А может,

 Надо только ликовать,

 Что дали мне возможность толковать

 Добра и зла житейские приметы.

 Меж ними очень узенький порог:

 Чуть-чуть переступил — уже порок,

 Чуть-чуть недоступил — порока нету.

 А мера где, чтобы в разврат не впасть?

 Одна лишь мера —

 Истинная Страсть.

 Не бойтесь Страсти,

 Но в Любви горячей

 Любая Страсть

 Должна быть только зрячей.

 Пусть синие померкнут небеса,

 Пусть голубые рухнут небосводы,

 Но писанные Матерью-Природой

 Любви своей храните адреса.

 В Мужчине с Женщиной

 Есть святый дух,

 Когда хранится ими

 Тайна Двух.

 Открывший Тайну —

 У порока в нетях,

 К Ночам Любви не подпускайте третьих

 Ни воспалённых, ни холодных глаз,

 Чтоб трезвым не раскаиваться завтра,

 Из Ласк Любви не делайте театра,

 Не выставляйте Счастье напоказ.

 А для картин о чуде женских ножек

 Нам нужен не развратник,

 А Художник.

 Ещё и ныне вызывает спор

 Рембрандта мудрого

 “Ночной дозор”.

 На той картине в призрачном луче

 Стоит среди дозорных, в их оплоте

 Не то девчонка-нищенка в лохмотьях,

 Не то принцесса в золотой парче.

 В лохмотьях — тем,

 В ком мало интереса,

 Влюблённому Любовь —

 Всегда Принцесса.

 Иной готов

 При чувстве небогатом

 Любое чувство называть развратом.

 Увидев наготу на полотне,

 Такой спешит с поспешностью кретина

 От самой благороднейшей картины

 С тупым упрёком к собственной жене.

 Хоть крик борца

 Со всяческими “мини” —

 Не крик ли

 Вопиющего в пустыне?

 Художник — полубог,

 Когда творит,

 Влюблённый — Бог,

 Когда Душой горит,

 Но по возможности воспламеняться,

 По высшему призванию творцов —

 Детей, картин ли —

 В качестве отцов

 Они местами могут поменяться.

 Прекрасна Страсть, взлетевшая высоко,

 А Холодность Души — душа порока.

 Как часто бьют

 В ревнительный набат,

 Как часто говорят:

 “Разврат!.. Разврат!..”

 Разврат — когда из низких побуждений,

 Когда же побужденья высоки...

 Не Юноши, а чаще Старики

 Скользят на тропках тёмных похождений.

 Нет, Истинную Страсть, её азарта

 Не надо путать

 С путами разврата.

 Душа Жуана,

 Как одна из ста,

 Была Добра, Наивна и Чиста,

 Страдательно доверчива к тому же,

 На Красоту отзывчиво-легка,

 Пред Женщиной до ужаса робка, —

 Что вовсе странно для такого мужа.

 Ещё странней, что в нём преобладало

 Не Мужество,

 А Женское Начало.

 И вот теперь

 Из этого клубка

 Потянем нить с понятием “робка”,