- Наст, это враг. Ты правильно все сделал. Не надо так переживать...
- Не так, граф Аликс, раны перевязываются иначе, - с трудом разлепив губы, выдавил из себя омега, склонившись над Руди. - Ты потерпи, мой милый, все будет в порядке.
Так их и застали подоспевшие партизаны во главе с князем Илаем...
Глава 17
Минул месяц. Первая неделя осени стояла тёплая и солнечная, потом пошли дожди. Дороги размокли и почернели, а местами и вовсе сделались непроезжими. На крутых склонах холмов копыта у лошадей разъезжались, и животные нередко падали, увлекая за собой седоков.
Привычные к подобным явлениям крестьяне нимало не смущались этим обстоятельством и умело обходили опасные места, а вот вражеским фуражирам, все больше напоминавшим мародеров, приходилось туго. Озлоблённые и голодные, они с завидным упрямством рыскали по окрестностям, жестоко расправляясь с каждым, кто имел неосторожность встретиться им на пути.
Отряд Илая, возросший к тому времени втрое, всё чаще одерживал верх над врагом, защищая не только Сиреневый Луг, но и соседние земли, практически не оставляя карейцам шансов раздобыть провизию. Отличаясь удивительной сплоченностью и отвагой, партизаны налетали на врага, словно коршуны, и за короткое время нанесли ему значительный ущерб. В отряде появилась даже пушка. Илая почитали и любили, как отца родного, несмотря на молодость, и слушались, как самого строгого командира.
Слухи об успехах смелых партизан быстро распространялись по округе. К Илаю шли за помощью даже из дальних сел, а также с просьбами принять в отряд. Князь никому не отказывал, и вскоре под его началом значилось уже больше пятисот человек. Князь разделил партизан на несколько групп – одни несли дозор, не допуская в окрестности мелкие группы мародеров и фуражиров, другие стали «летучими отрядами», совершавшими налеты по тылам противника и нанося вред его продовольственным обозам. В середине первого осеннего месяца партизаны наголову разбили целый батальон вражеской пехоты с двумя пушками, захватили награбленное захватчиками продовольствие и целое стадо отнятого у крестьян скота.
Кроме победы над врагом этот день ознаменовался ещё двумя важными событиями в жизни обитателей Лилиас-Миду. Именно в этот день от пленных карейцев было получено известие о сдаче и пожаре столицы, и именно в этот день в поместье появился таинственный омега Вилан…
***
После обеда дождь прекратился, и Теа решился нарушить строгий запрет Илая ходить в одиночку за деревню. Сунув в карман горсть зерна, он тихо вышел из поместья и направился на погост навестить могилу мужа.
Холмик осел и провалился, Теа оправил могилку, посыпал птицам зернышек, присел на влажную землю и задумался.
- Прости меня, Руди, за все прости, - покаянно прошептал он. – Думал я судьбу обмануть, да не вышло. Что ни говори, а на обмане счастья не построишь, да только поздно я это понял. Не любил ты меня, и в землю сошёл, не простивши, так хоть теперь прости, мне бы всё легче стало…
Он взял в руку ком мокрой глины, долго мял в пальцах, ждал, сам не зная, чего. Может, знака какого, знамения, что услышал его муж, что простил? Позади в кустах хрустнула ветка, и Теа испуганно вскинулся. Не карейцы ли?
Из кустов вышел иноземец Карлос, неуверенно улыбнулся, не решаясь подойти ближе.
- Ну, что ты, Карл? – ободряюще позвал Теа. – Иди сюда, раз пришел.
- Простьить, ТэА, - ужасно коверкая чужие слова и делая непривычное ударение на последней букве имени омеги, произнес иноземец, - граф Теффэн посилаль менья за вам... засщичать вас… малоль ли чьто…
Мужественное смуглое лицо Карлоса было красиво. Теа перехватил его взгляд, и вдруг смутился. Альфа смотрел на него не отрываясь, восторженно, нежно… и преданно, как верная собака. Никто и никогда, ни разу в жизни... не смотрел так на него... ни разу...
- Карл, - тихо прошептал Теа, отводя глаза, - зачем, Карл?
- Ничь-ого, ТэА, - мягко ответил он. – Я все понимай. Ти луби-иль свой муж, ти биль счаслив, а я… мне нет мест в твой сьердц. Я понимай…
- Да что ты "понимай"? – неожиданно рассердившись, закричал омега. – Что ты можешь понимать, если ничего не знаешь? Я не был счастлив, и мне некого в том винить. Только себя… одного себя…
Он поднялся с земли, подошел к Карлосу, и вдруг начал рассказывать, торопясь, волнуясь, глотая слова - всё с самого начала, с детства и юности, несчастной своей свадьбы и рождения Нанси… Иноземец слушал внимательно, и Теа не знал, какую часть из рассказанного он понимает, какую нет. В конечном счёте ему было это совсем не важно, он наконец мог выговориться и снять с души многолетнюю тяжесть вины, и по мере того, как говорил, ему делалось легче.
- Ти поступьил плёх, ТэА, - резюмировал Карлос, когда омега закончил свой рассказ и замолчал, - но ти лубиль, и ето прощай тебья. Человьек совершай и больее тяжкий грех из-за лубовь. Ти думаль, всьё будет хорош. - Он робко протянул руку, дотронулся до плеча Теа и тихонько погладил.
- Спасибо тебе, Карл, - Теа принял дружескую ласку, бросился навстречу и зарыдал на его груди, испытывая одновременно отчаяние и облегчение, зарыдал впервые с того рокового дня, когда умер Руди.
Иноземец деликатно обнимал омегу, терпеливо пережидая, когда минует взрыв горя, и он успокоится.
- Ты помнишь, Карл, тот день, когда он умирал? Ты помнишь?
Карлос кивнул. Он помнил…
***
…Руди отчаянно боролся за жизнь.
- Давай, парень, лечи меня! – требовательно хрипел он, обращаясь к Полю. – Мне ещё рано к богу, рано, понимаешь?
Карейский лекарь слушал переводившего ему Аликса, боязливо косился на раненого.
