Голгоф швырнул мертвого воина на последнего стражника и переключил внимание на среброкожего чародея. Это был долговязый человек с удивленными глазами, явно не воин. Он снял с пояса короткий меч, но топор Голгофа разрубил его клинок и обратным движением прошел сквозь шею колдуна.
Голова откинулась назад, держась на клочке кожи, бледная, похожая на молоко кровь брызнула из раны. Кожа колдуна съежилась, магическая сила хлынула наружу из тела, из разрывов в горящей плоти вышли лучи синего света. Тело распалось на глазах Голгофа, остались только хрупкие обугленные кости, которые упали наземь. Световые прутья замерцали и потускнели, и внезапно клетка полностью исчезла.
Голгоф увидел, как другие воины бегут на помощь охранникам Грика, но их было мало, и они не были подготовлены к встрече с таким, как он. Он побежал к шатру Грика, зарубая топором любого, кто вставал на его пути. Женщины кричали, мужчины выли проклятья — выжившие воины Голгофа помчались за ним, пробегая сквозь палатки и прорубая путь сквозь собравшуюся толпу.
Голгоф не обращал внимания. Огромный шатер вождя нависал над ним, тайные символы на нем горели от насилия, творящегося столь близко. Голгоф перепрыгнул через один из костров, окружающих шатер, пинком отправил горшок с кипящим варевом в лицо воину, который его преследовал, и вдруг оказался у самой цели.
Он прорвал стену шатра, вернее, шкура сама разошлась в его руках. Внутри было темно, воняло потом, мясом, немытыми телами и дымом. Там что-то зашевелилось, и Голгоф различил людей, разбегающихся подальше от него — наложниц и катамитов Грика, которые спасались от этого призрака бойни.
Голгоф шагнул внутрь, его ноздри наполнились густым дымом. Когда глаза приспособились к мраку, он увидел, что крышу поддерживают высокие столбы, с которых на длинных сухожильных веревках свисают трофеи — кости и отрубленные руки. Сгнившие остатки старой еды лежали разбросанными по грязным мехам, которые покрывали землю, всюду лежали полусъеденные туши зажаренных на вертеле животных и пустые глиняные бутыли из-под эля.
В центре шатра стоял трон вождя. Он был сделан из изрытой, потемневшей от времени кости — легенды гласили, что это были кости небесного кита, которого когда-то повергли предки племени. На троне восседала массивная лохматая фигура, сверкая во мраке темно-красными глазами.
— Слабокровный вождь Грик, — медленно проговорил Голгоф. — Я, Голгоф, пришел, чтобы возглавить Изумрудный Меч. Слишком долго Меч тупился. Я снова наточу его. Подчинись, и твое имя сохранится, хотя ты и погибнешь. Воспротивишься — и я сделаю так, что о тебе не останется даже воспоминания.
Фигура улыбнулась, сверкнув в темноте яркими белыми зубами в невероятно широком рту.
— Ты слишком долго прожил вдали от моего города, безродный щенок. Ты ничего не можешь понять.
Голос был мрачный и густой, как патока.
Грик встал. Он был на две головы с лихвой выше, чем Голгоф.
— То, что ты называешь слабостью — сила. Я мог бы дюжину раз завоевать племена, но растратил бы жизни своих сородичей из-за какой-то мелкой вражды. Горы Канис могли бы стать моими, и я бы заплатил за никому не нужное горное королевство кровью своих людей. Люди Меча — это не безмозглые варвары, которые воюют, чтобы придать своей жизни смысл. Я увидел иной путь. Когда мои покровители увидят, что я достоин, я стану богом, а Меч будет моим храмом. Ты и представить не можешь мои планы. Ты не можешь вообразить, что я знаю.
Грик был Затронутым. Не стоило удивляться — у тех, кого изменили ветра магии, разум зачастую был так же изуродован, как тело, а Грик был явно безумен. Но Голгоф ожидал старого, ожиревшего или слабого человека, возможно, хорошо натренированного, но не способного противостоять его мощи. То, что он был Затронутым, вносило элемент случайности — у Грика могло быть сколько угодно скрытых сил и деформаций тела. К тому же вождь был на своей территории.
Грик подошел ближе. Он сбросил с плеч толстые меха, и Голгоф увидел, что перед ним стоит огромное мускулистое существо. Лицо было плоское, как будто вдавленное, прямые черные волосы липли к лицу от жира и пота. С его ртом что-то было не так — уголков у него не было, он изгибался и уходил вниз по обеим сторонам горла, исчезая под многослойной одеждой из шкур и кожи. На лице Грика горели светящиеся ямы глаз, без зрачков, без радужки, без век.
Голгоф взвесил в руке топор, на лезвии которого постепенно таяли серебряные иглы чародея. Он знал, что едва не утратил контроль в схватке у повозок. Теперь над ним смеялось это ненавистное существо, эта пародия на человека, которая хвасталась, что использует Изумрудный Меч как орудие для достижения собственных целей. Он старался сохранить ледяное сердце, не дать ему растаять. Ему надо было удержать свою мощь под контролем, хотя всю жизнь он выпускал гнев на волю, чтобы преодолеть все препятствия.
В руке Грик сжимал глефу с длинным древком и толстым рубящим клинком, который был стар и зазубрен от тысяч убийств.
— Я покажу тебе слабость, Голгоф. Ты поймешь, что такое слабость, когда упадешь на колени, моля о смерти.
Глефа рассекла воздух в руках Грика, который неуклюже подбирался все ближе. Голгоф напрягся, чувствуя, как лед внутри него тает. Быть может, именно гнев вел его вперед? Быть может, лишь ненависть могла победить?
Грик рявкнул и обрушил глефу на пол, прорубив меха и вогнав клинок в землю. Голгоф взмахнул топором, целясь в торс вождя, но тот оказался неожиданно быстр и метнулся назад так, что он даже не разглядел движение. Тупой конец глефы врезался в грудь Голгофа. Он покачнулся, отступил назад и почувствовал, как тяжелый клинок, рухнув сверху, вгрызся в обожженное плечо. Острие глефы прорезало стену из шкур, внутрь хлынул свет. При свете дня кожа Грика оказалась бледной и землистой. Вождь взревел, когда Голгоф откатился от него.
От рева рот Грика полностью раскрылся. Он простирался от верхней губы до нижней части груди — огромная, мокрая, красная пасть, усеянная неровными зубами, с пульсирующим в глубине поблескивающим куском темной плоти. Голгоф с трудом поднялся, и Грик ринулся на него. Громадная пасть с мокрым треском захлопнулась в одной ладони от его лица.
Голгоф мощно размахнулся, и топор укусил Грика в руку, лишь разгневав чудовищного воина еще больше. Грик ударил, и Голгофу пришлось отскочить назад, чтобы его не выпотрошило. Он отбил еще один удар вождя и ощутил его звериную силу.
Грик был животным. Монстром. Невероятно сильный и столь же быстрый и смертоносный, сколь искаженный. В драке, в которую скатывалось их состязание, Грик победил бы лишь за счет силы и кровожадности. Этого не должно случиться. Шансы на то, что Голгоф хотя бы переживет путешествие через горы, были крайне малы, но он добрался сюда, в шатер вождя, и встал перед своим врагом. Сейчас он не потерпит неудачу.
Контроль — это главное. Грик — зверь, он не владеет контролем. Голгоф может стать чем-то большим. И именно так Голгоф его убьет.
Он не разрубит живот Грика и не отсечет ему голову. Этот верзила слишком велик и могуч, чтобы Голгоф мог сразить его одним героическим ударом, как он отсекал головы более слабым в те дни, когда Крон еще не научил его, как стать выше.
Скорость, сила и точность, которые дал ему Крон, еще крепче слились воедино, стиснутые ледяными прутьями контроля. Голгоф загнал все свои инстинкты в клетку, где мог командовать ими, как солдатами. Он хотел вогнать лезвие топора в живот Грика — и пообещал себе, что сможет это сделать, если будет терпелив. Его дух воина требовал сбить Грика наземь и растоптать его мутантскую морду — Голгоф заставил голос умолкнуть и приказал телу уворачиваться и парировать, пускать кровь и ослаблять оппонента, подливать масла к ярости и страданиям Грика, чтобы он совершал ошибки.
Вождь уже, похоже, замедлился, взмахи глефы потяжелели. Голгоф встретил вражеский клинок топором и отвел его в сторону, разгадал возвратное движение и увернулся от него. Лезвие топора задевало кожу Грика, и с каждым порезом тот ревел, болтая жутко растянутой нижней челюстью и разбрасывая нити слюны. Голгоф парировал и наносил контрудары, топор так и порхал в его руках, а кровь Грика впитывалась в меховые ковры, и куски срезанной кожи свисали с тела вождя. Грик был в ярости, каждая рана делала его все злее, гнев и боль затмевали его рассудок. Он снова и снова атаковал и колотил глефой, но только промахивался и уставал, в то время как Голгоф сдерживал себя и медленно, терпеливо выпускал кровь врагу.
