— А если бы я смог обойтись без вас в этом маленьком задании, легионер? Что тогда?

— Тогда вы бы помогли нам по доброте душевной, повелитель.

— Понимаю, почему Возвышенный тебя ненавидит, — вновь ухмыльнулся Владыка Корсаров.

Все разом выдохнули, напряжение в зале спало. Гурон поднялся, указывая на Повелителей Ночи огромной металлической лапой. При этом движении скачущее по залу четвероногое создание, омерзительное и безволосое, с тощими деформированными конечностями, подбежало к военачальнику и вскарабкалось по доспеху Гурона при помощи шишковатых когтей. Повелитель Корсаров не обратил на него внимания, и оно вцепилось в наспинную силовую установку, держась за нее когтистыми лапками. Выпученные глаза пристально глядели на Повелителей Ночи, неровные зубы щелкали друг о друга, издавая сбивчивый треск.

— Что. Это. За хрень? — выдохнул Сайрион.

— Не уверен, что хочу знать, — прошептал в ответ Талос.

— Выглядит так, будто кто-то освежевал помесь обезьяны с собакой. Я считаю, кто-то из вас должен сказать Кровавому Грабителю, что у него по спине ползает какая-то мерзость.

— Думаю, он знает, Сай.

Гурон вновь поманил их; при движении сочленений когти издали визг.

— Пойдемте, воины Первых Легионов. У меня есть кое-что ваше. Возможно, вы захотите на это взглянуть.

Мириады палуб Зеницы Ада кишели жизнью, но почетная стража Тирана выделила на нужды Корсаров целый уровень звездной крепости. Здесь командование Красных Корсаров разрабатывало планы нападений на Империум, пребывая под охраной самых умелых воинов Гурона. И здесь же, под бдительным оком элиты Ордена, Тиран любил держать под замком нежеланных гостей для собственного развлечения.

Они шли по тихим коридорам, лязгая подошвами по полу, взгляд Талоса блуждал по оскверненным металлическим стенам. На каждой было нанесено столько кощунственных надписей, выписанных по трафарету или выжженных на голой стали, что хватило бы на целую книгу.

Взгляд пророка не раз привлекали движения Гурона. Повелитель Красных Корсаров был изуродован и при ходьбе хромал, приволакивая ногу, однако даже в этих дерганых движениях присутствовала сдерживаемая сила. При взгляде с близкого расстояния — достаточно близкого, чтобы на тусклой броне вспыхивали отблески тошнотворного мерцающего свечения — не составляло труда понять, почему бывший Тиран Бадаба остался в живых. Некоторые воины слишком упорны, чтобы умереть.

Талос подозревал, что, будь он обычным смертным, хватило бы одного лишь присутствия Гурона, чтобы принудить его к покорности. Мало кто из военачальников излучал столь неприятную ауру угрозы, порождаемую уничтоженным лицом, вымученной улыбкой и рычанием пучков волокон в сочленениях доспеха. Но ведь мало кто из военачальников правил империей отступников, не говоря уже о звездном королевстве столь огромного размера и могущества.

— Тебя интересует что-то в моем лице, пророк?

— Ваши раны, милорд. Очень больно?

Гурон оскалился от странного вопроса. Оба воина были результатом обширной и древней скрупулезной генетической манипуляции и биохирургии, которые делали боль относительным понятием для воителей-постлюдей с двумя сердцами, тремя легкими и обыкновением плеваться кислотой.

— Чрезвычайно, — произнес повелитель Корсаров, ограничившись этим.

Терминаторы Красных Корсаров, шагавшие позади Первого Когтя с упорством танков, полностью заполняли коридор. У них под ногами суетился маленький безволосый мутант. Сайрион не переставал оглядываться на него.

— Прежде чем я вручу тебе этот подарок, — Гурон снова облизнул потрескавшиеся губы, — скажи мне, Повелитель Ночи — почему ты отважился на эту нелепую шутку в тронном зале?

Вокс-динамики шлема передали последовавший без запинки ответ.

— Твоя империя — раковая опухоль, разрастающаяся в сердце Империума, и говорят, что под твоим командованием так же много воинов, как у любого из владык Легионов, исключая только самого Магистра Войны. — Талос повернулся, чтобы взглянуть на Гурона, и целеуказатель обвел изуродованные черты лица полководца. — Не знаю, правда ли это, лорд Гурон, однако сомневаюсь, что подобный человек будет столь мелочен и груб, что даст выход злобе за несколько произнесенных слов.

Ответом стал лишь блеск веселья в налитых кровью глазах Гурона.

— Нам вообще нужен этот подарок? — спросил Ксарл по воксу у остальных.

— Нет, если это то, что я думаю, — донесся в ответ слегка рассеянный голос Сайриона. — Мелкая тварь все еще следует за нами. Могу ее пристрелить.

— Ezhek jai grugull shivriek vagh skr, — произнес Гурон, останавливая их.

— Я не владею ни одним из бадабских наречий, — признался Талос.

В ответ Гурон указал на закрытый люк своим огромным силовым когтем. Давным-давно искривленные когти покрасили в такой же красный цвет, что и керамит, но в битвах покрытие стерлось до металла, почерневшего от пламени. Тиран наклонил голову в сторону Повелителей Ночи, и свет верхних иллюминационных полос отразился от хромированных частей неприкрытого черепа.

— Здесь находится то, что я хотел вам показать, — сказал он. — Мучить его было полезно и забавно, однако подозреваю, что вам также будет приятно его увидеть. Считайте это зрелище знаком признательности за то, что приняли мое предложение.

Переборка начала подниматься, и Талос подавил желание обнажить оружие.

— Не снимайте шлемы, — предостерег Тиран.

Он не мог сказать, сколько ждал: ослепший, одинокий и испытывающий жжение от струящихся по лицу неуместных слез. Оковы не тяготили его, хоть и сжимали запястья, приковывая к стене. Боль от приступов голода тоже можно было перебороть, не обращать на нее внимания, как и на ужасную жажду, которая скребла по венам, словно песок.

Охвативший шею ошейник — вот это уже было наказание, но порожденное слабейшими. Он не видел рунических надписей на холодном металле, однако невозможно было не ощущать их эманации. В шее неотступно, словно зубная боль, стучало тук, тук, тук. Лишиться голоса и силы, которая подчинялась ему, стоило прошептать хоть слово… это было унизительно, но не более, чем еще одно унижение помимо столь многих других.

Нет. Он мог выдержать — и выдержит подобное. Мог бы даже вытерпеть вторжение чужих разумов, которые рылись в его собственном, грубые незримые щупы, отшвыривающие ментальную защиту с такой же легкостью, как ребенок-идиот рвет бумагу. Больно думать, больно вспоминать, больно делать что-либо, кроме как сосредотачивать разум на медитативной пустоте.

И все же. Он бы мог пережить это и сохранить душу нетронутой посредством хрупкой концентрации.

Но свет — это было совсем другое дело. Он знал, что кричал какое-то время, хотя и не мог оценить, сколько именно. После воплей он раскачивался назад и вперед, опустив голову на обнаженную грудь и капая кислотой сквозь стиснутые зубы. Слюна разъедала пол, и хлорная вонь растворяющегося металла лишь усиливала тошноту.

Наконец силы покинули его. Прошли недели — месяцы? — и вот он стоит на коленях, раскинув руки, запястья которых были прикованы к стене позади него, голова болтается на больной шее, из глаз капают не способные смягчить боль слезы. Свет бился о закрытые веки, словно хотел прожечь их насквозь, давления туманного белого сияния хватало, чтобы вызвать слезы из глаз существа, которое в других обстоятельствах было лишено жалости.

Сквозь дымку боли и мутную путаницу мыслей узник услышал, как дверь камеры снова открывается. Он сделал три медленных вдоха, словно те могли изгнать боль из его тела, и выдохнул слова, возможность произнести которые ждал всю вечность бескровного распятия

— Когда я освобожусь, — выплюнул он вместе с нитками слюны, — то убью всех вас до единого.

Один из мучителей приблизился. Он расслышал это по урчанию сочленений доспеха, тихому скрежету механических мышц.

— Athrillay, vylas, — прошептал палач на мертвом языке мертвого мира. Но его пленители не знали этого наречия.