— Доклад, — рыкнул он.

В 13-ом круге, двое были мертвы, а один исчез, похищенный темными эльдарам. Трое выживших были ранены, но слабо. 217-ый круг опустошителей понес гораздо худшие потери, трое из них погибли, включая Намар-греха, а двое исчезли, осталось только три воина.

Сабтек выругался.

— Вы, трое, — сказал он, показав пальцем на выживших, — вы теперь 13-ые. 217-ый мертв.

Боевые братья согласно кивнули. Было великой честью войти в священный 13-ый круг, хотя они сражались как часть 217-го Намар-греха столетиями.

Боеприпасы заканчивались, и Несущие Слово двинулись к павшим братьям, избавляя их от оружия, гранат и патронов. Сабтек склонялся над каждым погибшим, произнося заупокойные молитвы. Боевым ножом он вырезал на их лбах восьмиконечные звезды, печально изрекая слова ритуала и кровью мажа веки.

Склонившись над трупом Намара-Греха, Сабтек снял с него шлем и положил на пол рядом с трупом. Затем он почтительно поднял одну из рук чемпиона и сорвал с неё перчатку. Сжав мясистый кулак одной рукой, другой Сабтек потянулся за ножом, и начал отрезать пальцы чемпиона, используя зазубренную грань лезвия.

Отреза каждый палец, он бросал его выжившим из 217-го круга. Один Сабтек оставил себе, ведь Намар-грех был его боевым братом с начала Великого Крестового Похода, и он уважал его и ценил.

Затем он начал оголять тело боевого брата, снимая наплечники, чтобы затем осторожно положить их рядом, прежде чем взяться за латный воротник и другие части брони, почтительно их стаскивая и кладя рядом с телом. Другие члены взвода безмолвно наблюдали.

С хлюпающим звуком он сорвал нагрудник, вырвав и слои кожи, давно приросшей к броне.

Плоть поджарого тела была крайне мускулистой, её ткани влажно блестели. Искусным движением Сабтек прорезал тело от грудины до пупка. Протолкнув руку в щель, он пошарил в грудной клетке, под толстыми сломанными ребрами. Схватив неподвижное основное сердце Намар-греха, он вырвал его, удерживая дыру ножом.

Сабтек встал и высоко поднял сердце окровавленными руками.

— Намар-грех был могучим воителем и преданным учеником слов истины, — сказал Сабтек. — Мы оплакиваем его уход, но принимаем, ибо его душа стало одним с Хаосом. В честь его службы во имя Лоргара, мы съедим его плоть, чтобы он вечно был с нами, когда мы продолжим Долгую Войну, и с нами всегда была его сила.

Поднеся сердце ко рту, Сабтек надкусил, оторвав кусок плоти острыми зубами. Кровь выплеснулась на его щеки, и он быстро пережевал кусок мяса, а затем проглотил. А потом Сабтек шагнул к первому из выживших круга Намара-греха, предлагая сердце.

Мардук смотрел сквозь тридцати сантиметровой толщины амбразуру чернильную тьму снаружи, пока лифт продолжал опускаться в стигийскую бездну океана. Мало что можно было разглядеть кроме редких пузырьков выброшенного газа и отраженного изображения его череполикого шлема, размытого изогнутым термальным стеклом.

— Теперь пути назад нет; у нас недостаточно времени. Я ощущаю, как переплетаются дороги судьбы. Время завершения это… необходимой задачи уходит, — раздраженно и нетерпеливо сказал Мардук. — Сабтек и Намар-грех ветераны. Они могут уследить за собой.

Лифт напрягся и угрожающе залязгал, когда усилилось нарастающее давление снаружи. Толстый металл корпуса, усиленный бесконечным подпорками и толстыми решетчатыми переборками, гнуло внутрь, со стоном, похожим на муки животного.

Лифт спускался быстро по шахте, вырубленной в ледяной скале. Скорость погружения замедлилась, когда они вошли в нижние слои льда и начали погружаться в море, а затем вновь увеличилась, когда Несущие Слово устремились в бездну океана. Сейчас они были примерно в четырех тысячах метров под поверхностью, на половине пути до дна океана.

Буриас расхаживал по лифту, словно запертое в клетку животное, со злостью глядя на корпус, словно требуя выпустить себя.

— Спокойно, Несущий Икону, — проворчал Мардук, отворачиваясь от амбразуры. — Твоя нетерпеливость раздражает.

Первый Послушник ощущал неугомонность Буриаса, словно нечто живое, царапающееся в его душу.

— Что с тобой? — раздраженно спросил Мардук.

— Я завистлив, — сказал Буриас, на мгновение остановившись и хмуро покосившись на Первого Послушника. — Я хотел вновь сразиться с эльдарам. Испытать свою скорость.

— Ты говоришь как капризный ребенок, — буркнул Мардук. — Процитируй Лакримоса (Lacrimosa). Начни со стиха восемьдесят девять. Это успокоит твои нервы.

Буриас сердито посмотрел на Первого Послушника и сказал, нахмурив брови. — Восемьдесят девять?

— И когда проклятые поражены и преданы пламени несчастья, возрадуйся и воззови ко мне, твоему спасителю, — процитировал тот.

— Лакримоса всегда был твоим фаворитом, не так ли, брат? — спросил Буриас.

Мардук улыбнулся. Он позволял Буриас обращаться к нему как брату, единственному из Воинства, в честь кровавых клятв, которые они принесли друг другу в прошлую эпоху, когда оба ещё были молодыми идеалистами, лишь недавно окровавленными в битве. Тем не менее, Мардук давал эту честь Несущему Икону лишь когда они были одни или их не могли услышать другие боевые братья Воинства, поскольку такую фамильярность не приветствовали, особенно теперь, когда он был уверен что его амбициозное желание стать Темным Апостолом обязательно или, по крайней мере, может осуществиться.

Темный Апостол должен был быть отделен от своей паствы, как символ бессмертной веры в святом мире. Он научился этому от Ярулека, а это, как поведал ему его высокомерный учитель, было одной из причин, по которым так важно существование Корифея. Темный Апостол должен быть больше, чем воином; он должен быть вдохновением, святым, самым благословенным из последователей. Он должен возвыситься над паствой, ибо через него говорят боги. У Темного Апостола нет братьев, кроме других Апостолов, ибо близкие отношения с Воинством слишком очеловечивают его, ослабляя почет от других воинов. А это вело к ослаблению Воинства и веры.

«— Темный Апостол, — снисходительно учил его Ярулек, — должен быть выше упреков и вопросов. Он не должен близко общаться с воинами своей паствы. Твой Корифей будет ближайшим советником, передающим твою волю. Он мост над бездной между Темным Апостолом и его Воинством»

Мардук отбросил лишние, раздирающие мысли прочь, а его лицо омрачилось.

— Лакримоса принес мне много покоя, — сказал Мардук. — Это одновременно охладило мою душу и обновило ненависть.

— Я сделаю, как ты предлагаешь, брат, — сказал Буриас. — Если Сабтек мне что-нибудь оставит, я подожду.

С новым громким стоном лифт вздрогнул, а Несущий Икону скривился.

К ним зашагал Кол Бадар, и теплые отношения между Мардуком и Буриасом скрылись. Они вновь были не друзьями и кровными братьями, а Первым Послушником и Несущим Икону.

— Этот лифт реликвия, — проворчал Кол Бадар. — если в корпусе появиться трещина, нас всех раздавит. Это глупый, бессмысленный риск.

— Ты впадаешь в маразм, Корифей? — фыркнул Мардук. Буриас хихикнул. — Ты повторяешься. Твои протесты были услышаны раньше и запомнены. Но мне безразлично, что ты думаешь. Теперь я твой повелитель, и ты исполняешь мою волю.

Корифей гневно нахмурился.

— Если и появиться пролом, то мы все погибнем, — немного спокойнее сказал Мардук. — Эта была бы воля богов, но я не думаю, что они хотят этого.

— Как ты можешь быть уверен? — спросил Кол Бадар.

— Имей веру, Корифей, — сказал Мардук. — Каждый из нас занимает предначертанное место, по воле богов. Если боги решили, что нам пора умереть, так и будет, но едва ли. У богов другие планы на меня, в этом я уверен.

— А на меня? — спросил Буриас.

Мардук пожал плечами.

— Ты говоришь так, словно все наши поступки предначертаны, — рыкнул Кол Бадар.

— А ты уверен, что нет? — возразил Мардук. — Я видел во снах грядущее. Как и многие в Воинстве. Разве это не предполагает того, что все наши поступки заранее определены? Что перед каждым из нас стоит путь, который мы пытаемся избежать, но обречены следовать?